Хару (Весна)

А так же другие мои творения :)

Начну с Хару.


Пробовала написать что-то похожее на японскую женскую прозу периода Хэйан (794-1192). Использовала переводы стихов того периода + одно-два из стихов прежнего периода, Нара. Т.е. из переводов:

Манъёсю - антология предыдущего Хэйану периода, Нара.
Кокинвакасю - антология периода Хэйан.
Повесть об Исэ - период Хэйан
Повесть о старике Такэтори - период Хэйан
Поэтический турнир, проведённый в годы Кампё (889-898) во дворе императрицы - тоже Хэйан.


Интересно узнать мнение о моей истории и тех, кто читал что-то из женской прозы периода Хэйан, и тех, кто не читал.

Хару (Весна):

Грустна моя дорога на земле,
В слезах и горе я бреду по свету,
Что делать?
Улететь я не могу,
Не птица я, увы, и крыльев нету.

Прекрасна цветущая сакура, но недолог век её цветков. Вот и осыпались её лепестки. Вот и истаял дым погребального костра. Куда теперь попала моя бедная мама? В рай ли? В ад ли? Одно хорошо: теперь думы о моём отце перестанут её тревожить. Не будут промокать рукава её одежд каждую ночь. Но и тепло ласковых маминых рук более не ощутить мне.
Я с грустью смотрела на сад. Слуг почти не осталось: они не захотели служить обедневшим господам. Сад зарос. Дом разрушался. Ужасен и печален каждый одинокий день в таком строении.
Мама говорила: отец мой был прекрасен как принц Гэндзи. Но я не думаю, что Гэндзи прекрасен. Да, он превосходил всех в искусствах танца, стихосложения, изготовлении благоуханий, каллиграфии, игре на музыкальных инструментах. Да, он одевался изящно и внешность имел необыкновенную. Но будучи влюблённым в свою жену Мурасаки, этот мужчина продолжал захаживать к другим женщинам. Как она страдала, бедняжка! Впрочем, не она одна. Так уж сложилось в этом мире, что жизнь женщины – это жизнь страданий…
И снова мои рукава промокли от слёз…
Обессилев, уснула. И снился мне императорский дворец. Дамы в прекрасных многослойных нарядах. Нижние кимоно, от которых видны только края, и верхние кимоно подобраны со вкусом. Ширмы, расписанные деревьями и цветами, украшенные прелестной каллиграфией. Роскошно обставленная комната. Я сидела в ней. За ширмой сидел какой-то мужчина и играл на флейте. Какие дивные звуки извлекал он из своего инструмента! И вот вошёл мальчишка-паж. В руках поднос. На нём сложенный лист красной бумаги с золотой пылью и прелестная ветка сливы с красными цветами. «Письмо от наследника престола!» - провозгласил посланник. Мужчина оборвал игру, взял поднос, передал мне. «Дочка, ты ему понравилась. Как я счастлив!» Я знаю, что ты счастлив. Быть может, я стану матерью нового наследника, потом – матерью императора. О, какой очаровательный почерк у наследного принца. Очарованьем и страстью веет от его горячих строк, от искусно сложенного стихотворенья. Я подбираю красивый лист бумаги. Растираю тушь. Мне полагается ответить. Сказать, что я не верю, что всё меняется в этом мире и сердце наследника – не исключение. Хотя на самом деле я хочу написать, что люблю его, что он прекрасен.
Чей-то голос издалека. Вот и улетел словно потревоженная птица мой сон. Ох, не знакомый голос! У ворот. Сбежать и спрятаться. Нужно как можно дальше спрятаться…
Забилась в тёмном углу. За какими-то старыми вещами. Чужаки бродили по моему дому, негромко разговаривая между собой. Яркий аромат коснулся меня: среди них есть аристократ. Что лучше – попасться аристократу ветренику или в руки разбойникам? Не знаю. О, только бы не нашли меня!

Словно пена на воде,
Жизнь мгновенна и хрупка,
И живу я, лишь молясь:
О, когда б она была
Прочной, крепкой, что канат!

Преданная кормилица вышла к вторгнувшимся в мой дом. Умоляла уйти, просила ничего не трогать, призывала на помощь богов. Из её сбивчивых слов трудно было что-то понять. Бедная женщина! Ты не выстоишь против них и себя погубишь!
И вот кто-то приближается к моему убежищу. Ближе запах его духов. Отодвигает короб, за которым пряталась. Мне остаётся только заслонить лицо рукавом. Неприлично показываться мужчине…
Ласковый голос, нежное касание. Когда-то это сгубило мою маму. Мне страшно, мне горько, мне стыдно, мне душно! Звон в голове. Мир тускнеет. И уплывают вдаль его лицо, звуки чьих-то голосов. Неужели, я погибаю?.. И скоро смогу увидеть ту, что привела меня на свет?..

Так непрочна она,
Парча алых листьев осенних!
Только иней с росой
наконец-то выткут узоры,
как уже всё порвалось, распалось…

Прикосновенье нежных ладоней. Мама, это ты! Мы встретились с тобою, мамочка!
Открываю глаза. Надо мной склонилась взволнованная кормилица. Значит, жизнь моя не окончена. И долгожданная встреча с самой близкой, с самой дорогой мне не состоится. Слёзы бегут по щекам.
- Не плачь, моя милая Хару! Всё плохое осталось позади, - уговаривала меня добрая женщина.
Мои слёзы не кончались. И из её глаз брызнули слёзы.
- Хару, теперь пришла и твоя весна!
- Они ушли? – вспомнив о чужаках, - испуганно спросила я. – Скажи, кормилица!
- Они вернутся. Хвала богам, они вернутся.
- Да что же это такое? – от ужаса перестала плакать. – К чему им нарушать наше уединенье?
- Возрадуйся, Хару. Твой отец разыскал тебя. Он более не оставит тебя. Ты переедешь в столицу. Будешь жить в богатой усадьбе. Носить прекрасные наряды. Твой отец – один из лучших музыкантов – поможет твоей игре стать более совершенной. Даст все необходимые знания, которые нужны девушке твоего круга. Он проведёт обряд одевания Мо…
- Но я не хочу в Киото! Не хочу уезжать отсюда!
- Глупышка, ты даже не представляешь, какое счастье подарили тебе боги!
Но я не хотела такого счастья! Я так желала увидеть маму ещё раз! И вот, мне не удалось уйти. Мне нужно жить, жить в этом ужасном и печальном мире, полном страданий!
Отчаяние моё было безутешно. Я пряталась в углу комнаты или лежала на своём ложе. Мне было страшно! О, как мне было страшно жизни, расставанья с домом, где я родилась и провела свою короткую и грустную жизнь. Верно, вырастающим птицам так же печально покидать родноё гнездо.
Отец вернулся. Захотел поговорить со мной. Долго сидел, пытаясь меня разговорить, потом отодвинул старую ширму, разъединявшую нас. Вскрикнув, спрятала лицо за рукавом. Как стыдно: мужчина увидел моё лицо!
- Ты очень похожа на меня, дочь, - голос его потеплел. – И очень красива. Лучшие кавалеры столицы будут страдать, заслышав о тебе. Пожалуй, сам наследник престола потеряет покой. Возможно, ты станешь его любимейшей наложницей, затем женой и матерью его первого сына.
Все девушки моего круга мечтали о том, чтоб родить императору наследника. Но я не мечтала. Мне только бы увидеть маму! Мою любимую маму! Хоть разок! Хотя бы мельком во сне!
Вскоре за мной приехала повозка. Меня не спрашивали, хочу ли я переехать в столицу. Отец, слуги, и преданные мне, и сопровождающие моего родителя – все они радовались, пророчили мне блестящую судьбу. Но подарки судьбы не вечны. Рано или поздно они исчезнут. Так отчего же люди мечтают о них, как о величайшей драгоценности? Я бы очень хотела спросить это у верной кормилицы, но не осмелилась и вошла в повозку. Дверь закрылась за мной, отделив меня от мира и от моего прошлого.

Я лишь пыль на ветру,
что мчится, покоя не зная,
не известно куда, -
и неведомо мне, скитальцу,
где найду пристанище в мире…

Так сказал какой-то поэт о себе. Однако слова его, застывшие в сборнике, были как будто и обо мне…
Дорога была долгой, утомительной. Я прислушивалась к разговору слуг, к пению ветра и шелесту листвы. Однажды, не удержавшись, чуть-чуть приоткрыла окошко и выглянула в щёлку. Боги, как красиво! Я впервые вижу настоящие реку и горы! Не на ширмах, не на картинках к старинным повестям, а так, какие они есть на самом деле.

Весенний дождик
На воде
Узоры ткёт,
А горы
В зелень красит.

Так говорилось в одном из прочитанных мною стихотворений. Я и представить не могла, что это может быть так прекрасно.

О, нет, ничто
С весною не сравнится.
И если б знать,
Как время это
Навсегда продлить…

Грусть, лёгкая и нежная как весенний снег. И такая же короткая. И точно так же красивая. Впервые мысль о расставании с домом перестала причинять мне боль. Вспомнились десятки стихотворений. А глаза неотрывно следили за подплывающим, поравнявшимся со мной и уплывающим вдаль от меня пейзажем.
Очередная остановка. Путь. Сокровище за окном. Темнеет. Вечер. Луна. Какая-то усадьба. Вот отец, вышедший из своей повозки. Вот хозяин усадьбы, выбежавший ему на встречу. Облако, прикрывшее луну, уходит. И в лунном свете я могу разглядеть лицо хозяина. Он молод и красив собой. Хотя одет попроще, чем мой отец. И как он вежливо разговаривает с моим родителем. О, заслышал обо мне, оживился. Ах, он смотрит в сторону моей повозки! Надо спрятаться. Как сердце бьётся. Кажется, оно вот-вот выскочит из груди. Он не должен был увидеть меня через щель, да ещё и ночью, но мне страшно.
Хозяин отправил кого-то, чтоб приготовили для нас комнаты. Затем меня провели в дом, пряча от слуг и от знакомого отца. Ночью я не могла уснуть. Слушала доносившиеся издалека звуки: это мой родитель и хозяин играли и любовались луной. Мне нельзя было показаться и уж тем более присоединиться с ним. Можно было только наблюдать издалека и слушать. Что ж, такова женская доля.
Поутру хозяин прислал мне стихотворение, записанное изящным почерком на синей бумаге:

Хоть говорят:
«Не уходи, помедли»,
Весну не удержать.
Прощанье
Так печально…

Отец настоял, чтоб я ответила на послание. Взяв кисть, я написала на поданном им листе:

Ах, если б навечно
Рукава пропитались
Ароматом сливы…
Уйдёт весна,
Но память сохранится.

Меня со всеми осторожностями провели к повозке. Я вошла в неё. Дверь закрылась, отделяя от меня ещё один кусочек жизни, уходящий в прошлое. Мы продолжили путь.
Добрались наконец до усадьбы отца. Проводили меня в мои новые покои. Молоденькие красивые прислужницы шумной стайкой окружили меня. И наперебой стали засыпать меня похвалами:
- Ах, какая у вас белая кожа, госпожа!
- Ах, как черны и длинны ваши прекрасные прямые волосы!
И увели меня переодевать в новые наряды.
Время шло. Я совершенствовалась в игре на кото и бива. Изучала образцы каллиграфии, принесённые мне отцом. Училась подбирать ароматы. Разучивала стихи из антологий и семейных сборников. Все наперебой восхищались мной. Я была единственным ребёнком у богатого аристократа. Порой в моё сердце проникали злые и обиженные мысли: «Не будь я единственным его ребёнком, разве стал он разыскивать меня?».
Дни текли. Отец всё более и более гордился моими успехами. Ранее он строил планы, кто из аристократов достоин того, чтоб стать его зятем. Теперь же начал подумывать о том, чтоб ввезти меня во дворец. Говорили, что наследник престола уже всерьёз увлёкся одной из своих наложниц. «И что же? – читалось на лице моего отца, - Так же спокойно, как оставил предыдущую, он оставит и эту. И что до того, что они произнесли любовную клятву? Он легко произнесёт её для тебя, Хару. Ты прекрасна. Ты займёшь всё его сердце, всю его душу и более никого не пропустишь туда. Придёт время, когда ты родишь нового наследника престола. А я смогу тогда серьёзно влиять на императора».
Провели обряд надевания пояса Мо: теперь я стала взрослой. Неожиданно у меня объявилось множество поклонников. Они жаждали взглянуть на меня хоть украдкой, убедиться, так ли я красива, как обо мне говорят, проверить, так ли я талантлива, как шепчут слухи. Полагаю, отец был не последним, кто приложил руку к распространению этих слухов.
Каждый день мне приносили десятки посланий от воздыхателей. Я не хотела даже смотреть на написанное. Отец читал все послания. И подавал мне письма от тех, кого считал достойными, настаивал, чтоб ответили на них.
- Чтобы эти господа не сочли тебя жестокосердной, - говорил он.
- А другие сочтут, - заметила я из-за разделявшей нас ширмы.
- Что нам до них? – проворчал мужчина.
- Но отец, разве не мечтаешь ты, чтобы я отправилась во дворец? К чему мне отвечать этим господам?
- Чтоб они больше говорили о тебе, чтоб больше хвалили тебя. Тогда и наследник престола сочтёт тебя интересной.
Он был очень расчётлив, мой родитель. Да и понятно: кто из аристократов, не мечтает стать отцом любимой жены императора? Дочек много, быть может, император разделит сердце меду ними всеми или частью из них, но наследником станет только один из его сыновей.
Я жила, не зная любовных терзаний, не ведая горя, всегда сыта и нарядно одета. Служанки исполняли все мои просьбы. Отец подыскал мне свитки с повестями. Я читала истории, разглядывала картинки к ним. Мне казалось, что так всегда будет…
Однажды я играла в Го с Аой, самой интересной и забавной из моих служанок. Вдруг со двора донёсся какой-то шум. Мы испуганно прислушались.
Молодой мужской голос кричал о состязании, моём отце… ох, что-то случилось с отцом! Говорят, сейчас его внесут в дом. Он даже ходить не в силах? Боги!
Я выскочила из дома, пробежал сад, подскочила к воротам. Вот какие-то люди внесли на руках моего отца. Лицо его исказилось от боли. Да что с ним? Отчего?
Бросилась к отцу, что-то кричала ему… кажется, просила не умирать… Нёсшие его изумлённо остановились, во все глаза разглядывали меня. Лицо родителя на сей раз исказилось от гнева. Запоздало вспомнила о приличиях. Ахнула, закрылась рукавом. И, спотыкаясь, бросилась в дом прятаться. Под ноги что-то попало. Я запуталось в полах кимоно. Упала. Было больно, но ещё сильнее были стыд и досада. Прибежали служанки, подняли меня, увели в дом. И, сетуя на мою неслыханную глупость, на моё потрясающе бесстыдное поведение, переодели в чистые одежды, обработали царапину на моей руке. Я то и дело спрашивала, как мой отец, сильно ли он пострадал, будет ли жить. Кто-то из служанок, вняв моим мольбам, уходил проверить. Но пока никаких внятных ответов не приносили. Неужели, он умрёт, как и мать? Не так давно он был не интересен мне, не нужен и вот – несчастье, а сердце моё кричит от горя, от страха за него…
Мои глаза увлажнились. Рукава, в которых прятала лицо, стали промокать от слёз.

Текуч, изменчив
Этот бренный мир.
Тело – лишь
Роса, повисшая
На летних травах.

Служанки напрасно пытались меня успокоить. Я разозлилась от их ласковых слов, от уверений, что всё будет хорошо. Прогнала их всех, даже любимую мной Аой. Долго лежала, задыхаясь от рыданий. Тревога мучила меня, разъедала моё сердце. Не выдержав, я поднялась. Вытерла слёзы. И побрела по зданию, прячась за ширмами, в то крыло, где находились покои отца. Не дойдя, испугавшись шума беготни и чьих-то взволнованных голосов, спряталась за одной из ширм. И стала вслушиваться, надеясь хоть что-то понять о состоянии отца.
Я долго стояла, ничего не понимая. Сердце разрывалось от отчаяния и страха. Неожиданно послышались шаги. Кто-то быстро шёл. По направлению к тому месту, где пряталась. И шаги были не женские, мужские. О, я и так сегодня опозорилась! Что подумают обо мне люди, если я опять покажусь незнакомцу?.. Как долго будут говорить о моём лёгкомыслии, моём бесстыдстве, торжествуя от злости.
Метнулась. Надеясь скрыться, пробежала между ширмами. Сейчас будет заветный проход...
И натолкнулась на опередившего меня. Отшатнулась, запуталась в полах кимоно. И упала бы, не поддержи меня незнакомец. Невольно взглянула на него. У него была простая, ничем не примечательная внешность. Такими же были и его одежды. Но когда наши взгляды встретились, сердце моё замерло на миг, а потом забилось очень быстро. Он держал меня осторожно и нежно. И смотрел на меня… О, боги, что я натворила! Показалась мужчине, оказалась близко к нему. И ничто не разделяло нас! Ни единой ширмы не было между нами! Если несчастье не убьёт моего отца, то известие о моём дрянном поведении точно это сделает! Или он разозлится и убьёт меня!
Рванулась, готовясь пинаться, кусаться и царапаться, если юноша не отпустит меня. Не важно, что дамы так себя не ведут!
Но незнакомец сразу же отпустил меня. Я подхватила одежды, чтоб не мешали бежать и бросилась прочь. Запоздало мне полетело вслед:
- Вас не просто так назвали весною, госпожа Хару… вы прекрасны, как весна!
Я добежала до моих покоев, забилась в какой-то тёмный угол. И до вечера просидела там, сжавшись в комочек. То ждала, когда набегут стайкой служанки и начнут укорять меня за новый дурной поступок, то тряслась, воображая, что тот юноша незаметно крадётся ко мне, то боялась, что вот-вот в комнату ворвётся разгневанный отец… Очень хотелось оказаться подальше от Киото, в каком-нибудь горном монастыре. Закрыться там в маленькой келье, до конца моей жизни молиться милосердному Будде, умоляя его о прощении. О, что я наделала! Что я наделала!
Вечером явилась Аой и, подбадриваемая молоденькими служанками, вытащила меня из моего плохого укрытия. Я ждала упрёков, укоризны. Но им не было известно о моём проступке. К тому же они принесли радостную новость: повреждения отца не столь серьёзны, как остерегались ранее. Мой родитель выздоровеет. Он будет жить! Боги, какая радость: мой отец будет жить! О, как я благодарна вам, боги!
Меня накормили, оставили одну. Я легла на моё ложе, накрылась одеждами. И уснула бы, не подойди ко мне Аой.
- Госпожа, прочтите это послание, - таинственно сверкая глазами, попросила девушка.
- Отец…
- Нет. Тот юноша, который влюбился в вас…
Тот юноша? Боги! С тех пор, как я выскочила из-за ширм и налетела на него, он не успокоится и будет ежедневно слать мне любовные письма. А если ещё и умрёт от нераздельной любви и неугасимой страсти? К моим грехам добавится и грех за его смерть. Мало мне того, что я родилась женщиной, так ещё и это! А как довольны будут сплетники, как счастливы они будут, приговаривая: «Ах, какая жестокая! Ах, бессердечная!»…
Отвернулась от служанки, закрыла лицо рукавом. Она не отставала, молила взглянуть на послание, ответить.
- Иначе он будет думать, что вы, моя госпожа, жестокосердная! – предупреждала девушка.
Аой и так и эдак убеждала меня. И добилась-таки своего. Я согласилась взглянуть на это послание, а более – ничего. Забуду его строки, как строки иных, чьи письма читала прежде.
Бумага была красива, но ещё красивее оказался его почерк:
«Если б достался мне напиток бессмертия, я взобрался бы на гору в провинции Суруга. Открыл бы сосуд и зажёг бы подаренную богами жидкость. Она горела бы вечно и так ярко, как горит теперь в моём сердце любовь к вам.

Не встретиться нам вновь!
К чему мне жить на свете?
Погас твой дивный свет.
Увы, напрасный дар –
Бессмертия напиток»

В тех письмах, что читала прежде я, с принцессой Кагуя меня ещё не сравнивали. А его почерк… как у человека, не примечательного внешне, может быть столь восхитительный почерк? О, у этого юноши должна быть необычайно тонкая душа…
- Напишите ему хотя бы строчку, госпожа! – умоляла Аой.
Видно, очень трогательно просил он её передать мне посланье.
- Он сочтёт меня легкомысленной!
- Одну только строчку! Он будет очень счастлив! – не отставала от меня служанка.
Но на сей раз я не поддалась на её уговоры. Хотя мне и самой очень хотелось написать ему ответ. Ох… если я не отвечу, он подумается, что хотя бы крохи благоразумия у меня остались. О, что же я натворила! Что натворила сегодня!
Отец мой поправился, но беспокойство не оставляло меня. Я мечтала, чтобы незнакомец забыл о моём постыдном поступке, о том, как я выглядела. И одновременно злилась, что он больше ни разу мне ни написал. А написать самой было нельзя. Да и не будь это столь предосудительным, мне не было известно, кто он и откуда, так как я могла ему хоть что-то написать?

Как набирают силу
Летние травы,
Растёт любовь.
Пусть скрыта будет
Дымом от курений.

Мне ежедневно слали письма те, чьи послания мне были не нужны. И порой родитель мой принуждал меня отвечать. Увы, я не могла написать тому единственному, кому хотела…

Настанет вечер –
Горю светлее светляка.
Но огонь души
Не виден никому –
И оттого так холоден любимый.

Ещё недавно я завидовала героиням повестей, мечтая испытать любовь. Теперь я чувствую её. И мне так горько, как было им.

Ещё безнадёжней,
Чем цифры писать
На текущей воде,
Любить человека,
Что не любит тебя!

Однажды отец вернулся из дворца с сияющим от радости лицом. Едва только бросив на него взгляд сквозь штору между нами, поняла, что мной заинтересовался наследник. И тотчас получила словесное подтверждение моей догадке. Любая девушка моего круга, услышав это, несказанно бы обрадовалась. А я почувствовала глубокую горечь: теперь мне не быть с моим любимым.
На следующий день принесли письмо от наследника.
- Пришла и ваша весна, госпожа Хару, - как ни старалась Аой, я поняла, что служанка очень сильно мне завидует.
Но моя весна, наоборот, закончилась… и лето моё окончилось. Сейчас в моём сердце осень.

Какому богу
Молится ветер осенний?
Красные листья
Бросает, словно
Жертву приносит.

И я – как эти листья. Принесённая в жертву честолюбию своего отца и мимолётному развлечению наследного принца. Нет, я не питала надежд стать самой любимой его наложницей, затем – его женой. Ведь только одна станет матерью нового наследника. И что же другие?..
Вот уже оговорили дату, когда я войду во дворец…

Только раз полюбить –
И столько печали.
Какие же муки –
Кому довелось
Многих любить.

Отец сиял от счастья, служанки наперебой поздравляли меня. Они говорили о весне, а для меня уже была зима. Однажды на рассвете бессонной ночи ко мне подошла подозрительно притихшая Аой.
- Госпожа, не знаю и как поступить… - произнесла она, пряча глаза.
- Опять тебя уговорили стать посланницей? Тебе не совестно таскать мне все эти ворохи ненужных писем?
- Я знаю, каково любить без ответа… - её голос стал почти не слышным.
Так вот отчего… у тебя милосердное сердце, Аой. Но как же ты жестока со своей госпожой!
- Знаю, что не должна отдавать вам это письмо, но мне кажется… вы его ждёте…
- От того, кто увидел моё лицо? – сажусь на постели.
- От него.
Протягиваю руку и принимаю заветное послание. Вглядываюсь в любимый почерк.
«Я хорошо понимаю, что для вас, госпожа Хару, лучше, чтоб я молчал. День за днём я увлажнял рукава моих одеяний. И перенёс невыразимые словами муки, принуждая себя не напоминать вам о моём существовании. Теперь вас ожидает во дворце наследник… простите, я не смог сдержаться… хотя бы раз скажу о чувствах, которыми переполнена моя душа. О, нет, я ни в чём не упрекаю вас, госпожа Хару!

Уже почти я умер.
Хотел бы только знать:
Вернусь ли к жизни,
Если тебя увидеть
Мне придётся?

Я не имею права просить вас о встрече. Простите меня за дерзость, моя прекрасная весна! Я постригусь в монахи и уйду в горы. И до конца жизни буду молиться за вас, но более ни чем не потревожу вас!»
Слёзы легли на иероглифы, написанные милой рукой. Сердце болезненно сжалось. Я приготовила тушь и, выбрав алый лист бумаги, написала на нём:

«Хоть сплю,
Хоть бодрствую –
Всё вижу его.
Чтоб ни случилось –
Разве сердце его забудет?»

Аой забрала послание, спрятала в рукав и быстро ушла. С грустью опустилась я на ложе. И спрятала заплаканное лицо в одеждах.
Служанка принесла ответ так быстро словно мой любимый поджидал у ворот усадьбы. А может, так оно и было. Дрожащими руками взяла драгоценное письмо. Слёзы застилали глаза, и я не сразу смогла прочесть послание:

«Люблю тебя –
И всё тут.
Скитается душа…
И уцелеет от меня
Пустое тело»

В ответ послала:

«Чуть смежила глаза,
Увидела: иду
К желанному на встречу.
Пусть та дорога
Явью станет»

И вновь Аой ускользнула с письмом. И снова я, трепеща, ожидала ответа.
Но она вернулась без письма. Сообщила, что слуги начинают просыпаться и мой любимый ушёл, чтобы не навлечь на меня подозрений. Целый день я была сама не своя. Была уверена: он придёт ночью. Он должен прийти!
И сердце не обмануло. Стемнело. Все легли спать. Накатилась тишина на усадьбу. Разве что цикады продолжали петь. Их жизнь коротка, но пока она длится, цикады поют. Любимый шёл неслышно, но аромат его одежд помешал ему явиться не замеченным. Вот он нерешительно замер у ширмы, заслонявшей моё ложе. Мне слышно его дыханье. Моё сердце рвётся из груди к нему. Вот, решившись, юноша обходит ширму и останавливается около меня. Тихо рассказывает о том, какими безрадостными были дни после нашей встречи. Мне полается убежать, позвать служанок. Вместо этого слушаю его. И хотя прячу лицо в рукавах, преград между нами нет. Сердце женское – не камень. Он оказывается на моём ложе, и мы произносим любовную клятву:
- Чтоб нам в небе птиц четой неразлучной летать, чтоб нам на дереве раздвоенной веткой расти!
Ночь подходила к концу. Ему бы уйти незамеченным, но он, поднявшись, подхватил меня на руки:
- Я хочу унести мою весну с собой.
А мне… мне бесстыдной хотелось с ним…
Любимый вынес меня из моих покоев, двинулся дальше. Вот, он выбрался из усадьбы. Счастье было так близко…
Дальше всё смешалось. И сад, и заря, и улица, и крики, и погоня… нас настигли. Меня вырвали из его рук. Оттащили от него. Мои крики, мои рыданья никто не замечал. Меня где-то заперли. Я плакала, отказывалась от еды. Умоляла служанок, которые изредка приходили ко мне, сказать, что стало с ним. Они молчали, отворачивались, презрительно молчали. Я опозорила себя. Но мне не важно, что будет со мной, что скажет наследник, когда ему расскажут. И только верная Аой, принеся мне обед на следующий день, ответила:
- Наследник так разгневался, узнав, что приказал его казнить.
Что-то оборвалось во мне, что-то умерло от этих слов. Есть ли где-то в этом мире страна, где женщине позволено самой решить, кто станет её мужем? Будет ли где-нибудь когда-нибудь такая страна? О, как счастливы должны быть девушки и женщины в ней!
Я отказывалась от еды. Рукава моих кимоно никогда не просыхали от слёз. Или я доведу себя до голодной смерти, или вымолю позволенье принять подстриг, чтоб до конца моей грустной жизни молится о любимом. А не позволят мне – так я сбегу в ближайший монастырь и упрошу монахов. Я не хочу жить в этом суетном мире. Вообще не хочу жить!
Через несколько дней отец велел насильно меня накормить. Вырывалась и плакала. Даже самые жестокосердные, смотря на меня, начинали плакать.
Боролось против каждого кусочка пищи, сражалась с жизнью, которая стала мне не нужна. Молилась, чтоб боги сжалились надо мной и отобрали мою жизнь или помогли стать монахиней.
Не знаю, день тогда был или ночь. Мне было всё равно. Тело лишилось сил. В голове осталось мало мыслей. Вошёл отец. Долго молчал. Наконец заговорил со мной. Он с того неудачного побега не приходил ко мне, не отвечал на мои послания, которые ему передавала с добрыми людьми.
- Перед казнью он сложил стихотворение…
Ушёл! Растаял с дымом костра! Если и была какая-то крохотная надежда в душе моей, теперь её не осталось. О, за какие прегрешенья в прошлых жизнях мне досталась такая злая доля?!
Родитель мой молчал ещё дольше, чем прежде. Затем добавил:
- Стихотворение тронуло присутствующих. Его передали наследнику.
Мужчина прочёл строки любимого. Увы, стих был на китайском языке, а женщин не учат китайскому, считая, что нам вредно его знать.
- Наследник, когда ему передали эти слова, прослезился. И приказал помиловать приговорённого.
Резко сажусь. И тут же падаю на бок: ослабшее тело не может даже сидеть.
- О, том, что ты сделала с собой, наследнику престола тоже рассказали.
С трудом приподнимаюсь и умоляюще смотрю в глаза родителя. Каким будут дальнейшие его слова: подарит ли он мне жизнь или убьёт?
- Наследник отправился к своему отцу… И высочайшим приказом этот мальчишка, которого следовало бы убить, обязан стать твоим мужем. Через двенадцать дней я должен угощать его как своего зятя.
Слёзы радости потекли по моим щекам: боги милостивы ко мне!
- Какая же ты глупая, Хару! – мрачно проговорил мой родитель. – Жизнь изменчива. И человеческое сердце тоже. Любовь так часто проходит и порой от неё не остаётся и следа. Сейчас твой любимый желает быть с тобой, но где он захочет быть через несколько месяцев? Через год? Через несколько лет? – вздох вырвался из его груди. - Я велю, чтоб тебе принесли поесть… - и мужчина направился к выходу.
- Прости, отец!
Он промолчал.
Мир изменчив и сердце человеческое тоже изменчиво. Но я хочу, чтоб хотя бы на несколько мгновений в моей жизни настала весна!
А лёжа в объятиях мужа, подумала: не меньше моё желание хотя бы на мгновение побыть чьей-то весной!..

Много вёсен прошло
С тех пор, как впервые на ветках
Расцвели те цветы, -
О, когда бы и в нашем мире
Вечно длилась пора цветенья!..

Соколёнок вырастает:

Ветры дули холодные, ветры дули прохладные, были ветры и тёплые у вершины пустынной. Ветры были и слабые. Ветры были и сильные. Пролетали они над равнинами, над вершинами. И однажды у пропасти из холодной унылой глыбы ветер сильный равнинный с долинным высек сокола. Сокол вышел маленьким: и не сокол, а соколёнок вовсе. И стоял он у пропасти, вниз взирая с горы.
Проплывало мимо вершин торопливое времечко. Не касалось оно только сокола, пожалев, что он маленький, и что сокол тот не влетит никогда. Сколько ж соколов время то возвышало и уносило! Но летали те соколы в выси, наслаждались полётом и видами, и пощады у времени не просил ни один из них...

Ветры дули холодные, ветры дули прохладные, были ветры и тёплые над пустынями, над вершинами. И взирал с вершины соколёнок, пощажённый временем, и грустил соколёнок, что ни разу не взлетел он.
И просить стал он ветры, чтоб столкнули с края его, чтоб до дна той пропасти хоть разок пролетел бы он. Чем б закончилась та история? Разрушеньем, падением ли? Это песня сердца малого сокола. Песня о напрасной мечте?
Время сокола щадило, понимая, что разрушенье бы помогло, чтоб небо песню ту позабыло. И что сокола каменного оборвались бы страдания. Но мечту о полёте красивую времечко разбить не могло...

Ветры дули сочувственно, ветры дули насмешливо. Дули ветры разные равнодушных среди вершин. И бежало времечко, возвышая и унося в даль. И стирало оно печаль, только соколёнка щадило.
На просторах ль равнинных, средь высоких иль низких вершин, среди глади воды иль песка, лесов ли, полей (песне сей не важней) пролетел молодой орёл. Облетел он половину Земли от родной своей стороны. И нашёл за свой полёт истины, истины.
И однажды в унылый день тот летел орёл над вершиной сей и столкнувшись со взглядом соколёнка, грустным, просящим, равнодушным остаться не смог. Он спросил о мечте соколёнка, он услышал мольбы о помощи: столкнуть его в пропасть ту, чтоб исполнить его мечту, соколёнок орла просил. Говорил, что никак нельзя без падения вниз пролететь ему, что другой кто-то вряд ли исполнит просьбу ту, не поможет малому соколу. А орёл не желал, не хотел его вниз толкать. Отказался орёл и увидел он вдруг скатившуюся со щеки соколёнка слезу...

Ветры дули холодные. Дули мимо они, любопытствуя. И жалели они, и высмеивали соколёнка напрасную печальную мечту. А орёл молодой не желал всё смириться. Вдруг из горла его новый крик полился. Он взвалил соколёнка к себе на спину и с разбега в небо смело и дерзко устремился!
Краткий вышел полёт, силы быстро кончались орла. Зная, что упадёт, он летел, он мечтал о полёте для друга его навсегда...

Ветры дули им вслед, и носились вокруг, и ругали их, и жалели. Вдруг о мечте соколёнка, соколёнок с орлом запели. Разнеслась песня та над землёй, над волнами морей, океанов, над лесами, полями. И проснулась задремавшая было земля, и вздохнула она, пожелала, чтоб орёл с соколёнком летали. Разнеслась та мечта по странам ближним, дальним и самым дальним. И взлетела вдруг вторая мечта. То вода и земля о полёте соколёнка Отца умоляли. А орёл с малым соколом, побывав в вышине, песню спев о мечте, вместе падать вниз начинали.
Ветрам жалко их стало и в порыве одном, слившись в вихре большом, двух мечтателей они поддержали. И продлился на миг небывалый полёт, задержалась в выси мечта. Соколёнка радостный крик растопил на вершинах снега. Задрожала в тот миг безнадёжность. Но снега вернулись опять. Безнадёжной мечте суждены была безысходность.

Дули вихри и ветерки. И холодных средь них не осталось. Из земли потекли новые ручейки - земля плакала, только двое друзей смеялись.
Небеса вдруг заполнились светом будто бы солнышка, долетели стремглав до земли тёплые, нежные лучики. И у самой земли рыдающей задержались друзья. С неба голос Отца спросил:
- Если разобьётся один, что другой б тогда делать стал?
И орёл дерзко отвечал, что от горькой чужой судьбы он устал. И хотел бы, чтоб вместе с ним соколёнок в выси летал!
- Не проси! - закричал его маленький друг. - Время замерло, чтоб ответ мой возник: ты летай, ты забудь обо мне. Ты летай без меня... за меня... Я ж уйду навсегда, я забуду мечту мою! Было б радостно мне, если бы ты летал!
- Или мы, иль никто из нас! - возражал сердито молодой орёл. - Разделил я твою мечту, помогал я ей сбыться, а ты мечту нашу предал!
- Нет! - вскричал малый сокол. - Нет, не предам я нашу мечту! Помечтаем вместе о ней, а затем я с тобою уйду!

Дули вихри сердитые, дули ветерки грустные. Ожило торопливое время. И грустило всё о друзьях.
Только вдруг замерло всё увидав, как в звенящей от счастья выси, над землёй, в облаках, сокол и орёл о мечте о сбывшейся пели! За мгновенье одно исчезли лучи, друга два в небо взлетели. Друга два подросли. Друга два счастливых красиво летели. Летели! Соколёнок ожил, соколом стал. С другом новую песнь слагал. О дружбе, что помогла. И о том, что даже большая-большая застарелая или новая, лёгкая или сложная не исчезнет никогда мечта. Только нужно поверить в мечту. И в свою, и в другого, если тяжело одному ему.
Напевала ту песнь земля, разносили её ветры в близкие и дальние края. А друзья, став неподвластными времени улетели от тех вершин. Полетели, чтоб помогать всем другим. Говорили, что неба хватит на всех. И что даже небывалую мечту может ждать успех!..

Губитель мира:

Все долго думали, что с миром всё в порядке. Конечно, время от времени случались разные стихийные бедствия, народы шли друг на друга войной, а то и грызлись внутри себя… И этот странный человек порой появлялся то здесь, то там и грозился уничтожить наш мир. Ну, мало ли кто не мечтает о гибели мира? Я не понимала, отчего у людей возникает желание, чтоб мир погиб, чтоб они увидели, как он погибает. Но я признавала, что такие люди бывают. Однако как бы им не хотелось полюбоваться на кончину мира, мир стоит… уже несколько тысячелетий, а то и десятков или сотен тысячелетий или, может быть, ещё больше, этот мир существует. Время от времени на людей нападает какое-то загадочное настроение, когда они все ждут, что мир погибнет. Вот и в последние года что-то такое было. Но даже моих скудных знаний об истории мира хватало, чтоб понять: люди уже не в первый раз ждут и до сих пор ничего особенного так и не случилось. Наверное и не случится… Вообще, как вы уже поняли, я почему-то очень люблю наш мир. И очень люблю жить. Может, мне повезло чуть больше остальных – и жизнь была ко мне щедра. Я не скажу, что она была очень уж щедра – мне доставались от неё весьма маленькие и скромные подарки вперемешку с крупными бедами. Но всей этой мелочи было достаточно, чтоб я желала вечного или хотя бы очень долгого существования этого мира...
Был жаркий летний день. Родители и старшие братья ушли работать в поле. Я полола огород. Младшие братишки возились у дома под присмотром младшей сестрёнки. Толстый чёрный кот с белой грудкой и белыми кончиками лап самым бессовестным образом дрых на солнце неподалёку от меня. Лёгкий ветерок разносил запах цветов. Жужжали пчёлы, порхали бабочки. Что-то чирикали птицы, облюбовавшие дерево около огорода.
Вдруг воздух передо мной сгустился. Распахнулась щель в пространстве и из неё прямо на полосу укропа вывалилась девушка примерно моих лет. Она упала на колени. Грязная, местами порванная или изрезанная одежда её была заляпана кровью. Волосы, собранные в хвост, до неприличия растрепались. Во взгляде, вцепившемся в моё лицо, сквозило что-то похожее на безумие.
- Помоги! – она умоляюще сложила руки.
Рукав её соскользнул с запястья к локтю, обнажая глубокую кровоточащую рану. И вид этой раны заглушил моё желание отругать её за невинно пострадавший укроп, который моё семейство с таким трудом растило.
- В чём? – уточнила я с опаской, отступая назад.
Да и вообще, кто бы пожелал остаться рядом с жрицей? В том, что она жрица из какого-то храма, нет сомнения – только им, жрицам и жрецам, дарят боги каплю своих сил, а так же повеленье о том, как менять мир, только их просят передать слова богов простым людям.
- Мы собрались вместе и напали на него… - девушка тяжело дышала. – Он убил многих из нас… Мы вынуждены собирать тех, кто может удержать хоть кроху Силы… Чтоб опять напасть на него…
- На кого? – я отступила ещё дальше, наступив на невиновную петрушку.
- На Губителя мира… он… появился…
Я недовольно взмахнула рукой:
- Да ну тебя с этими детскими сказками!
Она сидела на коленях в нескольких шагах от меня. Мгновение – и жрица уже стояла вплотную ко мне. Я отшатнулась. Девушка вцепилась в мою безрукавку. Глаза её яростно блеснули.
- Это не бабьи выдумки! И не байки! Появился человек, который может уничтожить этот мир!
- Ну… так пусть боги с ним разбираются! Это их мир!
- Богам начихать на этот мир – они с лёгкостью сотворят другой. Но этого и нас уже не будет! Понимаешь? Никогда не будет! Ни этого мира, ни тебя!
Мне стало страшно. Недавно думала о гибели мира, и вот – появилась жрица, которая утверждает, что это возможно. Будь это обычный человек, ну, вроде того очередного сумасшедшего, который мечтает уничтожить мир, я бы не поверила или усомнилась. Но вот жрице можно было верить…
- Но… откуда же он взял такую могущественную силу, которая способна уничтожить целый мир?
- Бог хаоса и гибели щедро поделился с ним... Нужно уничтожить этого проклятого человека в ближайшие семь месяцев… Иначе станет поздно… Поэтому, нам нужны те, кто может удержать хоть кроху Силы… Я нашла тебя… В этой стране только ты способна…
- Но я ничего не могу! – пискнула я.
Я обычная селянка, а тут мне говорят, будто должна идти против настоящего Губителя мира! Ну и что с того, что у меня какие-никакие способности имеются? Этот Губитель уже уйму жриц и жрецов поубивал! Тех, кто с малолетства учится использовать подаренную богами силу. Меня убить – ему вообще раз плюнуть. Раздавит как букашку. Возможно, даже и не заметит.
Она пыталась втолковать мне какая же это честь – иметь хоть кроху силы, подаренной богами. А я тряслась, зная, что вместе с этой честью мне выпала неотвратимая гибель. Мне рано ещё умирать: мне всего лишь двенадцать лет! Ну, почти тринадцать! Я ещё пожить хочу! Обычной жизнью самой простой селянки! Пусть будет нищета, неурожаи, голод, жестокий муж, которому будет в радость бить меня и всячески мучить, сварливая свекровь! Пусть будут тяжёлые роды, пусть я рожу столько детей, что совершенно оплыву жиром! Пусть у меня будет тяжёлая судьба! Только бы ещё пожить! Только бы не встречаться лицом к лицу с настоящим Губителем мира!
Я закрыла руками уши. Жрица пыталась убрать мои ладони, я сопротивлялась. Она ругалась, я съёживалась. Может, она рассвирепеет и убьёт меня на месте. Пусть! Только бы не встречаться с Губителем, человеком, которому дарована сила хаоса и разрушения!
Пока жрица орала на меня, кто-то из малышни сбегал в поле – на огороде неожиданно появились отец и старшие братья, вооружённые длинными и толстыми жердями. Они бросились на мою мучительницу… Та коротко вскрикнула – и их, взрослых мужчин, как пушинок разметало по огороду. Отец и братья сразу поняли, что имеют дело со служительницей какого-то бога или богини. Они вскочили. Чтоб в тот же миг рухнуть на колени. Разумеется, им уже не было дела до несчастной смятой зелени и раздавленных овощей, не успевших дозреть. Их уже не возмущало, что какая-то незнакомка трясла меня как шелудивого кота. Ведь незнакомка – жрица, значит, ей можно трясти меня сколько её душе угодно. Значит, при необходимости или просто от плохого настроения, она вправе помучить меня, искалечить, а то и вовсе избить.
Жрица оттолкнула меня – я едва не упала. Девушка приосанилась. Миг – и вместо грязной и порванной одежды: рубахи, безрукавки до колен и широких штанов – на незнакомке появились белоснежное платье и украшения из драгоценных камней. Платье было до земли, с узкой юбкой, понемногу расширяющейся от колен к земле, с узкими рукавами, расширяющимися от локтей к запястьям. Шикарное ожерелье обвивало её шею, спускалось в треугольный вырез, приоткрывавший небольшую часть груди. Множество браслетов на запястьях. Ох, я так засмотрелась на её наряд, что не заметила – с его появлением её кожа стала чистой, а волосы – тщательно причёсанными.
Жрица скрестила руки и с достоинством молвила:
- Эта девочка нужна моему храму.
Отец и братья согласно закивали. Им было всё равно, для чего именно я нужна. Мыть ли полы, стряпать ли. Даже если б меня убили, они не возмутились бы – это же для богов или для храма.
- Отбираю у вас работницу, поэтому хочу несколько возместить это неудобство, - на её ладони появилось несколько золотых монет. Миг – и монеты уже лежат перед моим отцом.
Братья и отец повалились ниц, рассыпались в благодарностях. Я стояла, потерянная, несчастная. Нет пути назад. Мне суждено умереть от рук Губителя мира в ближайшие семь месяцев…

Палящее солнце. Горячая земля. Всё мое тело в синяках и ссадинах. Из сложной причёски уже вывалились несколько заколок – пряди выпали, взлохматились, лезут в глаза. Неудобно. Очень неудобно, но голове чуть полегче – эти заколки из драгоценных металлов и камней такие тяжёлые! Украшенья давят на запястья непомерным грузом, ожерелье будто бы душит. Я так часто падала, что белоснежное платье всё перепачкано землёй и соком раздавленной травы.
- Встань, Асмирта! – командует моя мучительница Карта.
И я безмолвно стою, чтоб опять со страхом ждать невидимого удара Силой, чтоб через несколько ударов сердца быть снова брошенной о землю.
С тех пор, как Карта притащила меня в этот храм, я двенадцать дней с утра до вечера училась овладевать имеющейся у меня Силой. Но могла ли я выстоять против могущественной Карты? Нет. Поэтому я снова вставала, снова падала. Самого рассвета до заката. С краткими перерывами на обед и ужин. И засыпала, едва моя голова касалась мягкой подушки. Впрочем, в большинстве случаев я не успевала дойти до отведённых мне огромных покоев – и засыпала прямо в обеденном зале, на голом полу. Сны мне не снились. Ни разу. Я жутко устала, как телесно, так и душевно. Я не смогла ничему научиться. Пожалуй, я даже хотела, чтоб Губитель поскорее убил меня. Мне стало наплевать, что станет с эти миром. Я ужасалось тому безразличию, с каким стала относиться к своей жизни, к прежде любимому миру.
Когда Карта привела меня сюда, здесь ещё было два жреца и три жрицы. А так же шестеро несчастных вроде меня – слишком слабых, чтобы стать полноценными жрицами и жрецами, слишком нужных, чтобы отпустить. Через день два жреца ушли в другой храм, где собирались самые могущественные из уцелевших. Они не вернулись. Через четыре дня ушли три жрицы и шестеро моих собратьев по несчастью. Остались только я и Карта.
Теперь я знала, что неслучайно в этом году так много войн и стихийных бедствий – мир на пределе, мир погибает. Боги равнодушно наблюдают за последними месяцами существования этого мира. За беспомощными людьми, малая часть которых поняла, что мир обречён, а большая часть до сих пор не верит в это и живёт, как ни в чём ни бывало. Боги не препятствуют Губителю, Наверное, всё происходящие для них вроде спектакля, бесплатного развлечения. Этот мир погибнет – они сотворят другой. Им это как раз плюнуть – мне Карта объяснила.
Вообще, боги давали нам надежду – вместе с Губителем всегда рождался Спаситель мира. И несколько раз очередной Спаситель убивал очередного Губителя – и наш мир существовал дальше. А в этот раз Спаситель умер. До того, как жрицы его нашли и воспитали как нужно. Спаситель родился в семье простолюдинов. Дожил лет до семи-восьми. А там, то ли голод, то ли война, то ли болезнь, то ли несчастный случай… И Спасителя не стало. Собственно, жрецы так и не поняли, от чего он погиб. Но то, что его в этот раз не будет, знали точно. Копили силу, молили богов о дополнительной. И так жрицы и жрецы стали намного могущественнее и сильнее, чем прежде. Но Спасителя на этот раз не было…
Карта всё ещё не смирилась. Она нещадно тренировала меня. А ещё совершила какой-то странный обряд – теперь вся сила убитых жриц и жрецов не исчезала в никуда, не возвращалась к богам, а переходила к ней. Карта желала получить силу всех жриц и жрецов, когда либо живших в этом мире. Вот это ей пока не удавалось. Наверное, и не получится. Как ни крути – бредовая затея.
Я снова поднимаюсь с земли. Но Карта не ударяет меня. Жрица внезапно напряглась как струна, потом вздрогнула, побелела. Наши взгляды встретились – в её глазах было отчаяние. И не потребовалось слов: её взгляд объяснил мне всё: в погибающем мире жрецов уже нет и всего только две жрицы – я и она, а боги по-прежнему не желают вмешаться. Случись это вчера – и я бы с рыданьями упала на землю. Но к этому дню слёз уже не осталось.
- Пойдём, помолимся за погибших. После я совершу обряд.
Девушка не сказала, но я и так поняла: скоро мы встретимся с Губителем лицом к лицу. Я умру сразу – я так ничему и не научилась. А она ещё поборется. Может, она победит. Скорее всего, проиграет. И мир погибнет. Только я уже этого не увижу. Не будет ни меня, ни моих родителей, ни братьев, ни сестёр. Губитель тоже погибнет. Да он этого и желает – не просто самому умереть, но и уничтожить вместе с собой весь мир. Почему Губитель не думает, что хоть кто-то в этом мире хочет жить? Для меня это загадка. И ответа я никогда уже не получу.
Мы стояли в храме, в огромном молитвенном зале. Перед статуей богини Надежды. Она улыбалась нам дружелюбной и весёлой улыбкой. Эта статуя погибнет вместе с нашим миром, но богиня Надежды продолжит жить. Это какая-то издёвка над нами, людьми этого мира.
Огромные белые витые колонны поднимались вверх, к высокому потолку, упирались в него. Было холодно. Я устала. И пока Карта стояла, прикрыв глаза, сложив в молитвенном жесте руки, я бесшумно подкралась к огромной чаше с огнём, излучающей тепло. Легла возле неё. И заснула.

Снился мне город. Серый и мрачный, как и погода в тот день. Я шла по улице вслед за отцом. Вот мы оказались на рынке. Отец договаривался с торговцем, а я глазела по сторонам. И потому увидела его – мальчика с мёртвыми глазами. Он стоял неподвижно, около богато одетого толстого горожанина. Стражник что-то втолковывал горожанину. На рынке было шумно, но почему-то я сумела расслышать обрывок их разговора:
-…Тоже кормить надо. Так что – если вы заплатите – я сделаю вид, будто ничего не видел, - произнёс стражник.
- Да у меня самого детей полон дом! На кой мне этот проклятый сиротка! – возмутился горожанин.
Несомненно, мальчишка всё слышал. И понимал, что его не собираются спасать. Значит, его потащат на главную площадь и прилюдно отхлестают кнутом. Количество ударов, полагающихся пойманным на воровстве, многих взрослых свело в могилу. Что уж говорить об этом – ему это верная смерть. А мальчишке явно было всё равно. Его безучастное лицо, его равнодушие к своей жизни, его спокойное отношение к предательству родственника (наверное, это был именно родственник) меня потрясли. Что же случилось с ним прежде? Почему стали мёртвыми его глаза?
Стражник увёл сироту. Я видела, с каким облегчением вздохнул родственник мальчишки. Возможно, единственный. Может быть, даже близкий родственник. Я помню, что на лице стражника не было ни капли жалости к маленькому воришке, только досада, поскольку не удалось стрясти с горожанина денег.
Мальчишку с мёртвыми глазами убили в тот же день. Отец тогда брал меня с собой на главную площадь. Мол, привыкай к жизни, она суровая. Мол, радуйся тому, что у тебя есть любящий отец. Мол, когда у тебя появятся свои дети, Асмирта, не позволяй, чтоб с ними случилось что-то похожее на то, что было у этого никому не нужного мальчугана.
Мы стояли позади и ничего не видели. Я помню, что воришка ни разу не вскрикнул. То ли терпел, сжав зубы, то ли быстро потерял сознание. Но когда толпа расступилась, и его окровавленное безжизненное тело пронесли мимо меня – я хорошо его разглядела. Плакала всю дорогу до села. Отец безуспешно пытался меня утешить. Ни пряник, ни окрик, ни брань, ни пощёчины не помогали. Наконец он сказал:
- Да ему же и лучше, что всё так вышло.
- Как так лучше? – я подняла на родителя залитое слезами лицо.
- Он больше не будет мучится. Ты видела, какой у него взгляд? Я случайно заметил, когда ещё видел его на рынке. Этот мальчишка давно уже умер.
- Но он стоял… он дышал… смотрел!
Отец нахмурился:
- Его глаза говорили о том, что его душа уже мертва. А что за жизнь, если тело живо, а душа уже умерла? Говорю же, так для него лучше.
Я снова зарыдала.
- Да неужели ты думаешь, что он хотел дальше жить?! - в сердцах закричал мой родитель.
Хотела возразить, но вспомнила мёртвый взгляд воришки… и промолчала…

Карта растолкала меня. Не ругала, не била. Молча и нежно вытерла слёзы с моего лица. Значит, я плакала во сне. Всегда плачу, когда мне снится тот жестокий день. Именно тогда я повзрослела. Именно тогда умерла моя наивная вера в повсеместное торжество добра и любви.
Жрица неожиданно обняла меня. Как сестру. Долго гладила по голове. Какое-то время спустя спросила у неё:
- Когда мы пойдём?
- Завтра, на рассвете. Ты иди, поешь, поспи, вымойся, нарядись. А я проведу последний обряд. Может, смогу получить ещё хотя бы горсть Силы.
- Спать? Мыться? Наряжаться? Да как такое возможно?! В такое время! Когда мир вот-вот погибнет!
Она печально улыбнулась:
- Даже если мы не сможем доказать своё могущество, показать нашу гордость и нашу красоту мы обязаны.
- Н-но мир… погибает…
- Асмирта, пока мир не погибнет, ты всё ещё девушка, всё ещё жрица. Так что ради всех погибших наших братьев и сестёр приведи себя в должный вид.
- Ну и что с того, что я девушка и жрица? Вот была бы я красавицей – и нарядившись, стала б ещё краше. А так-то и нечего в общем-то украшать, - мне давно объяснили, что красоты во мне особой нет, и я, хотя и поначалу ругалась и обижалась, приняла такой ответ.
Была бессонная ночь. Я послушно поела – люди, не знающие, как всё плохо, по-прежнему приносили в храм самую лучшую еду – вымылась, надела новое платье. Сделала сложную причёску, используя столько заколок, что стало казаться, будто голова вот-вот отвалится из-за их тяжести. Надела ещё больше браслетов на запястья.
На заре Карта пришла за мной. Спокойная и холодная как камень. Прекрасная как снежинки в суровый зимний день. Почему-то она одела алое как кровь платье, того же фасона, что и платье, в котором она в первый раз явилась предо мной. Впрочем, нет, вру: жрицы всегда носят платья такого фасона. А я вместо обычного белого почему-то выбрала небесно голубое. Не сказать, чтоб оно мне шло или моим рыжим волосам – вот Карта в своём алом выглядела бесподобно – просто мне оттенок ткани очень понравился. Да и вообще, это был последний мой день. Почему бы ни нарядится, как душе угодно?
Карта открыла пространственную щель – мы вошли в неё – и оказались на горе. На широкой площадке, с одной стороны которой была пропасть. Рядом с пропастью, на самом краю стоял высокий мужчина в тёмной одежде. Ветер играл с его чёрным плащом, с длинными русыми волосами. Судя по всему, это и есть тот самый проклятый, который желает уничтожить наш мир. Точнее, и свой собственный, ведь этот мир – и его, не только наш с Картой, а так же иных обычных людей.
Жрица напала без предупреждения, пока Губитель стоял спиной к нам. Он как-то узнал об атаке, лениво взмахнул правым запястьем – и Карту отнесло назад, со всей силы ударило о скалу. Она упала на площадку и замерла в какой-то странной позе. Всё, самая могущественная жрица мира погибла. Я не думала, что она умрёт прежде меня…
А мужчина продолжал стоять у краю. Он мог бы убить меня за мгновение, но не спешил нападать. Казалось, ему всё равно, что я стою за его спиной. Пожалуй, окажись за его спиной смерть, Губитель так же не шелохнулся. Я стояла и молчала. И он молчал. Я так и не научилась наносить удары той крохой Силы, которая у меня была… Точнее, мои удары выходили не страшнее комариного укуса, как язвила ещё недавно Карта…
Мы молчали около часа, потом я не удержалась и задала вопрос, который мучил меня уже тринадцать дней. Боялась, меня убьют, не дав договорить, и потому вложила всё моё удивление и всю растерянность в одно единственное слово:
- Почему?..
А может, вопрос этот родился в моей душе ещё в раннем детстве, когда я в первый раз услышала легенду о Губителе и Спасителе… Второго я понимала – и сама бы так поступила на его месте, но вот первого никак понять не могла.
Мужчина медленно повернулся ко мне. Молодой… Если бы не шрамы на его лице – он был бы красавцем, уж больно красивые были черты его лица. Он скрестил руки на груди – рукава сползли и открыли покрытые шрамами руки. В не застёгнутый вырез рубашки видны были шрамы на его груди. Похоже, всё его тело покрыто шрамами. Но не это поразило меня. А его мёртвые карие глаза…
- Ты… тот воришка? – спросила, хотя сразу поняла, что именно он.
Губитель меня не узнал. Да и с чему ему помнить меня? Ему не было дела до девчонки, которая глазела на него на рынке.
- А ты – последняя жрица? – ядовитая усмешка, - Ну, и что ты сюда припёрлась? Захотелось мучительной смерти?
- А что, вместе с миром умирать не так больно?
- Давно мечтал это проверить, - серьёзно ответил мужчина.
- Почему?.. – повторила я, хотя уже начала понимать.
Миг – и он очутился в шаге передо мной. Наклонился – я была ниже его – и заглянул мне в глаза. Я съёжилась, встретившись с его мёртвым взглядом. Он, чуть помолчав, спросил:
- Почему ты задаёшь мне этот идиотский вопрос? Ясно же, что я желаю гибели этого проклятого мира!
И холод был в его глазах, и пустота, и безразличие ко всему, и страстное желание, чтобы всё наконец-то закончилось.
- Знаешь, я наконец-то поняла…
Губитель нахмурился:
- И что теперь? Попросишь повернуться к тебе спиной, чтоб напасть сзади? Или вместе со мной посмотришь, как начнёт гибнуть мир? Кстати, до этого счастливого мгновения осталось совсем чуть-чуть – половина четверти часа. А то и вовсе, одна треть от четверти часа…
- А ты… не думал, что кому-то нужна жизнь? – в моей душе не осталось злости – она уже вся перегорела и потухла, сохранилась только грусть.
- А с чего мне спрашивать других, хотят они жить или нет? Всем было наплевать на меня… теперь я наплюю на всех… ну, что ты смотришь на меня своими большими глазищами? Никто никогда ни на миг не пожалел меня! Да… что я с тобой говорю?! Тебе не понять меня – у тебя была счастливая жизнь! В ней было мало, слишком мало боли, иначе смерть бы стала желанной для тебя. Тебя не ломали, не убивали – от того-то ты так любишь этот мир и людей. А меня убили! Я мёртв! Только в теле ещё тлеет жизнь… к чему мне такая жизнь? Почему я умер, а этот мир будет существовать и впредь?!
Он был прав, и не прав одновременно, этот несчастный человек.
- Мне было жаль тебя тогда, на рынке, когда твой родственник не спас тебя. Мне было жаль тебя тогда, когда твоё изувеченное тело понесли мимо меня. Но ещё больше чем прежде, мне жаль тебя сейчас. Потому что ты сам лишаешь себя возможности жить.
Губитель мира отшатнулся от меня. Глубоко вдохнул, резко выдохнул. Похоже, что среди безразличия загорелось пламя ярости.
- Говори что хочешь! Жалей, если хочешь! Всё равно этот мир погибнет! Этого я хочу!
Пожалуй, он жестоко убьёт меня, если я ему кое-что хочу. Ну да ладно, всё равно этот мир уже не спасти… и я не доживу до следующего рассвета…
- А этого ли ты хочешь?..
- Чего мне ещё хотеть, кроме как исчезновения этого проклятого и несправедливого мира?
- Может, ты хочешь жить? Пока твоё тело живо, у тебя ещё есть возможность…
Он осклабился:
- Ты ничего не понимаешь, глупая девчонка. Да и никогда не поймёшь...
И столько горечи, столько тоски, столько одиночества на миг проявилось в его глазах. Всё это лежало в глубине его души и никогда не извлекалось на поверхность. Потому что всем было на него наплевать. Потому что ему самому в один мучительный день стало наплевать на себя…
Я помнила, что мир вот-вот погибнет. Я понимала, что это он его погубит. Что больше не будет этого солнца с тёплыми лучами… моей семьи… меня… но в моей душе не было ни капли ненависти к этому несчастному человеку, ведь моя душа была жива…
И мне вдруг страстно захотелось подарить ему хоть каплю душевного тепла. Чтоб в пустоте и холоде в его душе появилась хотя бы искорка света и тепла…
Губитель, продолжающий смотреть мне в глаза, всё понял… шагнул ко мне. Крепко прижал к себе… нет, не страсть была в его объятии. А капля благодарности – на большее он не был способен – за то, что хотя бы один человек, хотя бы на краю у пропасти, у самой гибели сумел… нет, захотел его понять!
Время, отмеренное им миру, почти закончилось… я хорошо понимала это, но… я нежно обняла его, желая согреть, оживить… сама не знаю, отчего мне так этого хотелось… может, от того, что моя душа была жива, и поэтому мне было не всё равно, что рядом кто-то умер… что рядом кто-то не хочет больше жить…
И в самом деле, к чему жить миру, в котором счастливые люди столь безучастны, что спокойно наблюдают как кто-то умирает около них?.. Он умирал и подходил к всё ближе к пропасти… Они равнодушно следили за каждым его шагом… то ли не видя в своём довольном благополучии, что он идёт к пропасти, то ли они просто не желали этого замечать… Да что я ругаю других людей?! Чем я лучше их? Да ничем! Я видела, как он делал несколько шагов… я понимала, что он уже у пропасти… и я ничего, совсем ничего не сделала, чтобы его задержать! Впрочем, не только он… Губитель не единственный, кто живёт с мёртвой душой. Просто он смог добыть силу для уничтожения мира, а другие не смогли…
Чем Спаситель лучше его? Неужели, тем, что может столкнуть Губителя в пропасть раньше, чем тот сам дойдёт до неё?
Мир погибал. Струйка мгновений в часах его жизни почти иссякла. А в душе Губителя только-только начала загораться жизнь. Он оживал! Хотя и слишком поздно… а мне было радостно наблюдать, как он оживает… о, я очень хотела, чтобы этот несчастный человек ожил!..
Горы задрожали. Свет солнца стал меркнуть. Объятие мужчины стало нежнее. И в карих глазах появилось восхищение, чтоб на мгновение смениться нежностью, а затем… любовью…
Было не ясно, откуда полился ослепительный свет… мир рушился… но меня это не волновало…
Я нужна этому человеку, как солнце – этому миру. Ну и что с того, что этот мужчина – Губитель мира?..
Свет слепил… гора дрожала ещё сильнее… закрыв глаза, я доверчиво спрятала лицо на груди Губителя… не хочу с ним расставаться… может, потому, что только для него я могу быть солнцем… может, от того, что только ему нужно, чтоб я стала его солнцем…
А потом всё закончилось… только я продолжала ощущать его тепло… открыв глаза, подняв голову, увидела его живые карие глаза… самые прекрасные на свете…
- Кто бы мог подумать?.. – послышался сзади усталый голос.
Вздрогнув, обернулась.
Карта сидела, прислонившись к скале спиной. Измученная, искалеченная, но живая.
- Так это она… - голос мужчины дрогнул, – Очередной Спаситель мира?..
Жрица усмехнулась. Даже сейчас она была прекрасна, измученная и побеждённая.
- Нет, она – не Спаситель.
- Тогда почему?.. – Губитель искренно недоумевал.
Да и я тоже.
- Это ты – Спаситель мира…
У мужчины не нашлось слов. Зато у меня они были:
- Но кто ж тогда настоящий Губитель?!
- Тот, кто искренно желает этому миру погибнуть… так сложилось, что в семь или восемь лет новый Спаситель стал новым Губителем мира… И не будь тебя, Асмирта, никто бы никогда этого не узнал…
Мы долго молчали, наблюдая как восходит солнце. Мой любимый нежно обнимал меня за плечи. Я не расстанусь с ним уже никогда… Точнее, мы расстанемся ещё не скоро… да если и немного нам отмерено быть вдвоём, так ли это важно сейчас? Так ли это будет важно потом? Ведь у нас есть какое-то время…
Потом я опять не удержалась и спросила, то себя, то ли кого-то из них:
- Так ведь получается, что каждый из нас – Губитель мира?..
- Чепуха! – фыркнул Спаситель, покрепче прижимая меня к себе.
- А может, ты в чём-то права, Асмирта, - задумчиво сказала Карта, - Ведь когда Спасителю было семь или восемь лет никто не помешал ему умереть… Так стоит ли удивляться, что тогда родился Губитель мира?
Солнце поднималось всё выше и выше – начинался новый день… Может, где-то в небесном дворце боги с удивлением смотрели на уцелевший мир и на меня, воскресившую Спасителя… Может, и нет никаких богов? Да и Спасителями и Губителями не рождаются, а становятся? И это мы, люди, способствуем тому, чтоб появился новый Губитель мира и новый Спаситель? И это мы, люди, можем сделать так, чтоб один из них не появился, своей жестокостью или своей любовью?..

Стихи

Последний влюблённый

Кстати, мне очень интересно узнать, какое у кого впечатление от прочтения моих историй. ^^ Мне важно знать ваше мнение, чтоб понять, что у меня на данный момент хорошо получается, а что - не очень, чтобы совершенствоваться дальше.

Кстати, не менее чем услышать о плюсах моих историй, я хочу услышать о их минусах. Хотелось бы проверить, что я считаю плюсом, а что считают плюсом читающие. И наоборот, что я считаю минусами моих историй, а что считают их минусом читающие.

[Enmik]

Лен, привет, насчет минусов: избегай повторов, тщательнее подбирай лексику, следи за синтаксисом)
Местоимения заменяй существительными, определительными оборотами и т.п....
Если глазами пробежаться, очень много "я", "они" и т.п.

В стихах ритмика хромает, слогов не хватает, а так все прекрасно)

Глициния, очень красивые произведения)) больше всего Хару понравилась, действительно возникает ощущение той эпохи...
надеюсь, вы еще чем-нибудь нас порадуете))

Постараюсь. Нового пока не написала. есть три законченных романа - доброе фэнтези. Но я знаю, что сейчас мало кто любит читать большие истории:)

Сообщение от Глициния

Ссылки на новые рассказы. Вообще, написан третий, с последующим событием, но я его пока не выкладывала. Надо почистить, может, ещё кусок к нему допишу.

И никто не расскажет:
http://samlib.ru/s/switelxskaja_e_j/...asskazet.shtml

На забытой всеми Скрсветте:
http://samlib.ru/s/switelxskaja_e_j/...krsvette.shtml

Вот третий. Возможно, я ещё кусок к нему допишу позже:

Девчонка, которой нет:
http://samlib.ru/s/switelxskaja_e_j/...toroinet.shtml

необычно ещё мягко сказано )

Сообщение от Солнце

необычно ещё мягко сказано )

Это вы о всём выложенном в целом или о какой-то истории (части) из выложенного?
Что именно, на ваш взгляд, необычно?
Эта необычность положительно влияет на историю (истории) или отрицательно?

Из новенького :)

Голубая лилия

Голубая лилия:

Играет ветер в кронах вековых деревьев, играют тени и свет на их листве. И в полутьме леса, на крошечной светлой полянке растёт обыкновенная белая лилия. Она ещё не цветёт, даже не готовится к цветению. Пока только у неё одна забота: выжить. Каким ветром занесло эту домашнюю изнеженную красавицу в эти дикие края, не ясно. И грустно замерла около неё девица с потускневшими гглазами. Она молит мир о чём-то, долго молит. Не дождавшись ответа, выхватывает кинжал и пронзает им своё сердце. Кровь красным цветком распускается на белом платье. Девушка падает подле цветка. И на лилии неожиданно появляются бутоны. Мгновение - и они раскрываются, показывая изумительно изящные алые цветки. А кровь всё течёт и течёт из раны, почему-то не заканчивается. Вот уж и белое платье стало красным. Вот уже рыжие волосы промокли от крови.
Неожиданно Лиса, наблюдающая за этим из-за дерева, вглядывается в лицо погибшей и узнаёт в ней себя. Закричать бы, но губы словно смёрзлись от холода. Убежать бы, но ноги примёрзли к земле. Откуда-то выходит Сокол, молодой и красивый вождь их племени. Равнодушно взглянув на девушку, замершую в огромной луже крови, он проходит мимо. Её, вторую Лису, он не видит. Она только и смогла, что протянуть к нему руку, беззвучно моля о помощи: мужчина и не услышал, как крича, звала его её душа. Он спокойно ушёл, а две Лисы так и остались в этом пугающем лесу. Одной было всё равно, другая не могла пошевелиться. Осень сменила лето, за осенью пришла зима. Лиса всё стояла за деревом и не могла пошевелиться. И год сменился другим. И одно десятилетие сменилось другим. И век сменился другим веком. Никто не приходил к ней. И шевельнуться Лиса так и не могла, прикованная к проклятому месту. И весной, и летом, и осенью, и зимой, не переставая, красовалась кроваво-красными цветами лилия, прекрасная и страшная одновременно...

Лиса заплакала во сне. И проснулась. Летняя ночь была тёплая. И ветер приятный, нежный. Но девушке отчего-то было так холодно. Алая лилия, её неподвижное тело, Сокол, проходящий мимо, всё ещё стояли у неё перед глазами, пугали.
Сокол... Прошлой весной её семья пришла в этот край. Тогда она впервые увидела его. Какой он сильный. Статный. Крепкий. Ловкий. Красивый. А ещё он был вождь её народа. Едва она взглянула на него, как её сердце, до того не ведавшее особой печали, начало биться по особому, быстро-быстро. И много горя она познала с той поры. Потому что он всегда проходил мимо неё. Каждая девушка его народа мечтала стать его женой. А он обзаводиться семьёй не спешил. Выбирал тех, которых считал самыми красивыми, развлекался с ним, потом бросал. Только худеньких, стройных и светловолосых, с белой кожей и голубыми глазами. А Лиса была полненькой, рыжей, зеленоглазой, загорелой да ещё и с конопушками на щеках и на носу. Ей о его недолгом внимании мечтать глупо было, не то что о его женитьбе на ней. А она мечтала: сердцу-то не прикажешь. И ревновала его к другим, и злилась, и плакала по ночам, тихо-тихо, чтоб родители да братья с сёстрами не услышали. Трудное то было время. И шло оно, подлое, медленно, как будто нарочно стремилось причинить несчастной Лисе побольше боли. А потом этот противный сон...
Она более не засыпала в ту ночь. А поутру решила, что не бывать тому сну наяву. Тайком стала отдавать почти всю свою долю еды коту, который у них прижился. Да зачастила к мудрым старухам и к старикам, которых не так-то много и осталось. По крупицам собирала известное тем о травах. И похудев, убежала в старый лес за заветными травами. Нашла, исцарапав все ноги и руки. Раздавила меж камней. Намазала лицо и тело соком одной травы - и стала её кожа белой. Намазала соком второй - и исчезли противные конопушки. Вымазала соком третьей волосы - и из огненных они стали светлыми словно колоски пшеницы. Глаза-то она исправить не смогла. Тело-то её, похудевшее, было уж слишком какое-то тощее и угловатое. Но может и так сойдёт? Вернулась Лиса домой, надела своё праздничное платье, которое долго вышивала. И пошла к дому Сокола. Тот как раз вышел на двор. Увидел пришедшую, не признал. Только фыркнул:
- Ах, какая щепка по тропинке идёт! А гордости-то у ней на лице, словно у дочери какого-нибудь вождя!
Покраснела Лиса как маков цвет, убежала, наивно веря, что не успел красавец заметить её слёз.
И с того дня засела девица за рукоделие. Долго, усердно училась - и непревзойдённой мастерицей стала. Сшила наряд себе дивный, а уж украсила его... Девки все и женщины едва не полопались от зависти: такое платье и жена вождя надеть бы не погнушалась. Даже жена самого богатого из всех вождей.
Свела Лиса загар с кожи соками, сменила пламенный цвет волос на светлый, надела свой прелестный наряд, убрала празднично волосы, воткнула в них белую лилию - вождь только на эти изящные цветы и смотрел, прочие-то для него словно и не существовали вовсе. И пошла к дому Сокола. Тот сидел у окна и ел с аппетитом жаренную заячью тушку. Глянул мельком на подходящую. Буркнул:
- Какие у неё глаза не красивые.
А на наряд-то и не посмотрел. Куда ему, мужчине, до того, чтоб оценить женский наряд? Не, может, кто из мужчин б и смог понять, как красив узор, ну да этого не узоры интересовали.
Убежала Лиса, слёз на сей раз не тая.
Ну, знамо дело, глаз-то цвет никто изменить не подвластен. Фигура... Ну, можно чуть больше поесть, чтоб кое-где покруглее места были. А ежели не поможет, то и валики из ткани под платье пришить. Дурочка-то наша, влюблённая, так и сделала. Опять вымазалась соками травы. Ей уже плохо становилось от соков-то этих - они ж не безвредные были. И она это знала, но уж очень хотела понравится вождю. Преобразившись внешне, одела девица свой дивный наряд с подшитыми валиками и пошла опять к дому Сокола, краснея от смущения.
Вождь в тот день на крыльце сидел, точил меч свой камнем. Скучно ему было. Глянул он мрачно на подошедшую и попросил:
- Спой-ка мне что-нибудь.
А голос-то у ней красивый был. Она и обрадовалась, запела. Печальную песню о любви и разлуке. Вот только не дослушал её Сокол. Нахмурившись, прервал:
- Не хочу я про какую-то рыдающую девку слушать. Уходи отсюда.
Побежали предательские слёзы по бледным щекам, заныло влюблённое сердце, но любить и мечтать не прекратило.
С тех пор училась Лиса и у своих певцов, и у бродячих. И до того дивно петь научилась, что никто оторваться от её песен не мог, пока она последнего слова не допоёт. И смех она могла вызвать искренний своими песнями, и слёзы настоящие. Причём, вызывала смех у самых мрачных и не любивших смеяться. Да самых жестоких, безразличных пробивало на слёзы от её песен. И сшила Лиса наряд ещё краше прежнего, расшила белыми лилиями, убрала волосы по праздничному, понатыкала в волосы... ну, разумеется, ентих же самых цветов! И пошла с песней к дому вождя.
Спал в тот час Сокол. Но заслышав дивный голос, проснулся. А как проснулся да вслушался, так сразу к окну полез, чтоб взглянуть на певунью. Да, да, она опять тем соком вымазалась. И темнело у неё в глазах, и ноги она передвигала с трудом, но всё старалась идти красивою походкой. Да, да, и валики под платье куда надо пришила...
В первый миг засмотрелся на неё вождь, а потом пригляделся: а глаза-то у ней зелёные. Буркнул он:
- Не, эта не красивая, - и пошёл искать красивую.
В слезах убегала от него несчастная. И в четвёртый уж раз, убегая, чтоб смыть с себя ядовитый сок, не заметила, какими взглядами провожали её воины, охранявшие дом вождя. А взгляды-то были ух какие потрясённые. И восхищения в них-то целое море было. Любая девка от одного такого взгляда растаяла бы от счастья. А эта дурочка влюблённая и не заметила, как на неё смотрели. Да и не заметила она, как эти и прежде охранявшие при появлениях преобразившейся Лисы, ходили потом и страдали да ту незнакомку прелестную повсюду искали. Ну, что наряды те у Лисы были они поняли, а вот в загорелой и конопатой рыжеволосой ту прелестницу-то и не признали. Да так им-то, дурням, и надо. Могли бы и повнимательнее к знакомым девкам приглядеться - и узнали бы. У ней ж черты лица и рост ни капли не изменились.
Научилась Лиса говорить стихами. И танцевать научилась так что любой бы, едва глянув, восхищённо бы останавливался и смотрел на неё, смотрел. Ну, а чтоб проверить силу своего танца... Да, верно, вымазалась она теми дряными соками, одела новое платье, краше прежних. И в тот момент, когда воины двух народов столкнулись, подошла к полю, где бой кипел, танцевать начала. Ну, её едва не прирезали. Спасибо хоть кто-то из тех, влюблённых в её намазанную внешность, узнал, оттащил. Она удрала от них, отмылась. Неузнанная вернулась. И ещё пущего танцевать училась девка.
А как опять воины её народа с кем-то бой затеяли... Да, дура она и есть: опять к воинам полезла. Танцевать. Кое-кто засмотрелся. Оттащил её. Она вырвалась и убежала. Отмываться. И продолжать тренировки, оттачивая мастерство в тишине леса. К вечеру свалилась без чувств, тяжело больная. Ну, возвращались свои из боя, дотащили до дома. Не, не признали свою прекрасную незнакомку. Люди так устроены, что на то, что рядом, знакомое, им смотреть не интересно - им всё другое подавай, не здешнее, чудное какое-нибудь. Так-то они своё чудо и просмотрели. Обычная-то история. Кстати, бой-то в этот раз прекратился от чего? Да Сокол другому вождю обещал сию плясунью притащить, как найдут. Уж тот разглядел, что она лицом красива и фигурой... Да, валики из ткани - полезная штука... Не, мужикам тем главное, чтоб на вид красиво было, да и пощупать не успели... А почему сам Сокол не захотел её к себе домой тащить? Ну так он-то глаза её разглядеть успел. А они у ней - зелёные. Вот он и решил, что девка та не красива.
И болела Лиса наша пару недель. Увы, ума у ней тогда было как у курицы, а не как у того животного, которое то же имя носило. Да тьфу, что вы говорите-то? Не из-за волос её Лисой назвали... Ну, девку эту. А за ум... Да, вы не ослышались: он с детства умна была, от того-то и успехов таких достигла в пении, танце, шитье и рукоделии. Просто молодость, ветер в голове гуляет... И влюблённость эта на сердце... Да ещё и несчастная. Тут уж редкая девка из мудрых не поглупеет.
Ну, проболела Лиса наша, потом выздоровела, окрепла. С месяц у ней пропал из-за ентих дряных соков. А в то время весь их народ плясунью искал для примирения с соседями. Впрочем, кто-то из ищущих, кто в тот день пялился больше чем воевал - ведь бывают ж и такие - мечтал найти и для себя оставить. А что часть из них уже женаты были, так им всё равно - они бы её второй женой сделали и самой-самой. А ежели первая жена не согласна, так скатертью бы ей дорожка да в отчий дом. Да не нашли они плясунью.
И чего б она делать стала? Да опять танцевать училась и ещё на всяких музыкальных инструментах играть. А как в третий раз сцепились мужики из её да другого народа, опять она намазалась той же дрянью, одела новый наряд да к сражающимся пошла. Думаете, попала под горячую руку? Не, на сей раз такая петрушка была... Вот честно, сама-то как услышала про то, так с неделю смеялась без остановки! Мужики-то, воины-то, как увидели её, в танце приближающуюся, так про все свои интересы и ругани позабыли, застыли восхищённые. Она станцевала - и они про всё на свете забыли. И уходила она, танцуя, так не шелохнулись. Лишь к вечеру сползло с них наваждение. Но чудное видение всё ещё помнилось, от того-то вместо драки подались в поиски прелестницы. Даже Сокол искал. Он-то до того на неё засмотрелся, что на сей раз и не приметил, какого цвета у ней глаза. И что прежде лицо это видел, не помнил.
А она едва-то омыться успела и переодеться в простое платье - и рухнула в забытье. Дивный её наряд унёс ручей. Пролежала она так с два дня. А как домой вернулась, так родители её едва не прибили. За частое пропадание. Им-то в голову лишь одно лезло. Даже не про то, где она шаталась или лежала, а с кем.
В общем, плясунью тогда не нашли. Правда, умные среди ищущих были: и те из них, кто к тому народу в гости или с товарами захаживал... Ой, да ладно вам! У людей всегда так: то дружат, то торгуют, то грабят, а потом всё сначала или в разнобой... И не надо на меня так зыркать! На себя-то самих посмотрите! Не, ну ежели нравится смотреть на себя, так и ладно. Мне-то что! А не нравится, ну, уж я-то тут при чём? Значит, кто умный был да мимо дома Лисы хаживал уж и приметил, что больно-то Лиса на плясунью смахивает. А ежели всё-таки не она, то и эта танцевать мастерица, а ещё и петь, и на инструментах играть, и стихами говорить, и шить, и рукодельничать. Ну да, поговаривают, а кто и своими глазами видел, что она где-то пропадать любит. Оно конечно, досадно, что с кем-то другим, но всё ж таки в подоле пока не приносила. Да и вообще, когда такая мастерица... Да хоть и щуплая, но лицом-то красива. В общем, женихов появилось штук двадцать. Родители долго выбирали, кто побогаче, да познатней. Девки другие локти кусали от зависти. А Лиса тихонько собрала самые важные вещички да и сбежала. Мазаться. Да рядиться в новый чудесный наряд. Да к любимому. Тот плясунью-то признал, но разглядел, что глаза у неё зелёные. Или вспомнил, что прежде её видал? Отмахнулся от неё как от мухи надоедливой. Она и пела ему, и плясала и играла на разных инструментах дивно, а он как разглядел, какого цвета глаза, так и не интересно ему стало. У него вообще такой силы дурь была, что и такими-то талантами не пробивалась.
Ушла Лиса в лес. Думала, хоть звери дикие прельстятся. Ей ж жизнь с той поры стала не мила. Да только пела она, губителей лесных поджидая. А они голос её услыхав, восхитились. Да, такой вот у неё был дар петь: даже зверьё лестное умилилось и полюбило её. Охраняло. Таскало ей что-то покушать: то зайца пожирнее, то орехов, то к малиннику её водило. Время маленько залечило рану. И решила Лиса сотворить что-то необычное. И чтоб мир её услышал, помог в затее, стала только растительной пищей питаться. Девица помнила старые легенды о том, что прежде люди никого не убивали: ни своих, ни зверья какого-либо. Растительным когда-то питались. И было то миру их в радость: он мир, точнее, она, Мириона родимая, не хотела, чтоб люди себе или зверью вредили. Ну, а что зверьё зверью вредит, так тут уж ничего не поделаешь: так уж зверьё Творцом устроено.
Пару лет жила в лесу, ведая только одно горе: неразделённую свою любовь. Думаете, зимой мёрзла, без шубы-то? Ан нет, зверьё преданное её отогревало. Да и сама она поздоровела, окрепла. Похорошела. Здоровье-то оно украшает. Поскольку травой не мазалась, то окрепла. И зверьё как-то по-особому понимать стала. Да и тайны трав, прежде неизвестные, ей приоткрылись более чем другим людям. Вообще, в ту пору уже и драконы появились. Но им тайны трав так же не открывались, как и людям. Пожила Лиса ещё с год в лесу - и иных растений ей тайны открываться стали. Да по родным девица так соскучилась! И вернулась в родные места. Там её уж и не ждали. А вдруг она пришла. Ещё красивее. И в рукоделии она ещё лучше стала. И лечить травами смогла. И в прочих-то своих умениях превзошла былую себя - не просто так в лесу сидела, а тренировалась. В общем, зауважали её, что свои, что чужие. И женихов с сотню понаехало. Да только такую уважаемую особу уже родителям замуж против её воли не спихнуть. Решили: пусть сама дочка выбирает. А ей только один Сокол и люб. А что Сокол? А ему она что рыжая, что намазанная в светловолосую и белокожую - всё одно не мила. Из-за не любимого цвета глаз. Вот ведь дурень, а! Всем завидно, что Лиса только на него и смотрит, а он и не рад её вниманью. Ему всё б с голубоглазыми, светловолосыми, белокожими и стройными развлекаться! Не, признаюсь, фигурка у Лисы нашей округлилась где надо - уж и без валиков очень хороша. Ан не мила ему.
А девица наша, невеста без жениха, всё продолжала растительным питаться да к миру взывать. Года два взывала. Сокол всё ещё не женился: воевал, торговал, спал, ел да с красотками водился.
И прониклась наконец Мириона. Спросила у влюблённой девушки, что за помощь ей надобна. А она к тому времени так умна стала или сердцем чутка, что услышала голос своего мира.
- Хочу, - отвечает, - Белые лилии, так им любимые, преобразить. Чтобы чудом стали, дивом-дивным.
- Да и так цветы совершенны, - растерянным голос мира стал.
- Нет, - красавица замечает, - Ещё кое-что добавить можно.
- По-моему, нет нужды что-то в них менять, - Мириона говорит.
- Может, ты цены какой-то особой хочешь за помощь свою?
- А что бы ты отдать могла? - мир не наживы хочет, не оплаты, а только лишь любопытствует.
И некстати вспомнился Лисе тот дурной сон о покрасневших цветах. И будто потускнел ясный весенний день, ослабел аромат цветов, подурнели птичьи трели. И сердце тревогой и страхом вдруг обожгло. Да только не отступилась красавица:
- Я за твоё чудо готова жизнь свою отдать. Только дай мне один день, чтоб чудо любимому поднести и, когда он пленится его очарованием, немного побыть около него.
- Ты думаешь, будто он тебя полюбит за дар этот? - погрустнел голос мира.
- Уверена, он восхитится! А я ему ещё и спою, и сыграю, и станцую - он и полюбит меня. А мне бы хоть один денёк счастья.
- Настоящая любовь не требует жертв. А тут настоящей-то и не пахнет.
- Ты думаешь, я его не люблю? Да я за один его влюблённый взгляд или ради его удовольствия готова хоть всю кровь свою отдать!
Во время того разговора девушка шила возле дома своих родителей.
- А стоит ли? - усомнился мир.
Вскипела кровь Лисы иль только ей показалось? Вбежала девушка в дом, схватила со стены кинжал отца. Выскочила наружу, к кустику белой лилии, который с таким усердием растила для преображения, о котором так заботилась. Куст пока несколько бутонов приготовил да один цветок кокетливо распустил.
- Одумайся, Лиса! Не достоин Сокол никаких твоих жертв! - Мириона испуганно вскричала.
- Не тебе решать, достоит он или нет! - по щекам влюблённой потекли горячие слёзы, а в зелёных глазах её загорелась ярким пламенем злость, - Сердце моё решило, что он достоин, а на иных советчиков мне наплевать!
- Если бы достоин был, он бы разглядел, что ты его любишь. Если б мудрым был, то понял, что искренняя любовь - это самое драгоценное. И даже если не проникся взаимностью, всё равно б благодарен был тебе за любовь твою.
Голос мира слышала только Лиса. А крики девушки - все люди, что поблизости находились. И сбежались они все. Да отобрать кинжал не успели.
- Плевать мне на твои советы! Да хоть б умоляла меня одуматься, плевать! И не нужна мне жизнь, которую Творец мне подарил! - плача, прокричала несчастная.
И пронзила себя кинжалом. Брызги её крови упали на белоснежный цветок, алые пятна растеклись по красивому платью. Упала Лиса на бок. И сломался под её телом стебель лилии. И вздохнули сбежавшиеся люди: такая красота погибла из-за одного дурня. И всё равно, что дурень этот - их вождь. Он-то не оценил, но их-то за что этой красоты лишать?! Пусть она сама своя была, ни шла ни к кому. Но любых больных и раненых лечила, тем счастье приносила в семьи своего народа. А уж как пела, танцевала, играла! Хоть и не принадлежала эта краса никому, но и её народ и люди из соседних, что на неё взглянуть заезжали и удовольствие получали от танцев её, от пения и от музыки. И иные народы, кто о ней знал, воевать с её народом не хотели: боялись воины, что возненавидит их за вражду эта красавица. А как возненавидит, так последняя крупица надежды заполучить её себе пропадёт.
И покидала жизнь красу, утекала как песок сквозь пальцы. Чудесна красота и даже смотреть на неё - уже удовольствие. Да только хрупка красота. Её погубить очень просто.
То ли мир смилостивился, то ли и Творец вмешался. А перестала кровь убегать из юного тела. Пылью осыпалась рукоять кинжала, а лезвие растаяло. Коснулся луч солнца раны глубокой, доходившей, быть может, до сердца, и затянулась рана. Вздохнула девушка резко, открыла глаза. Она бледная была, а в остальном уже здорова. И жива, жива! Упал другой луч солнца на сломанный стебель. Упали с голубого неба несколько капель дождя. И протянулась радуга над лилией и над лежавшей Лисой. И побелел окрашенный кровью цветок. И распустились иные бутоны на стебле. Исчезла радуга, прекратился таинственный дождь. И ветерок качнул белые лепестки. И обнаружилось, что они отливают голубым. Так взглянешь - обычная белая лилия, эдак - голубой цветок из удивительного полупрозрачного голубого камня.
- Будет он отныне вырастать при любых условиях, - мир сказал, - И не погубит его ни засуха, ни наводнение, ни пожар. Если влюблённый отломает цветок понесёт тому, кого любит, не завянет цветок, сколько б ни несли. А у дома любимого как положат цветок на землю, так вырастет стебель у него, и корни - и приживётся. И ничто кроме злости того, кому принесли это чудо, не сможет уничтожить эту лилию, пока тот, кому подарили её, жив. А если цветок сорвёт злой человек, в чьём сердце нет никакой любви, тогда завянет сорванный цветок в руках его. Я дарю это чудо той, которая любит. И прошу передать другим, кто любит.
Медленно поднялась Лиса, улыбнулась счастливо. Поклонилась на четыре стороны - в благодарность миру. И сорвала цветок для Сокола. А оставшиеся цветы отдала тем, кто любил. Редкое это чудо - любовь, но среди собравшихся было любящих больше, чем цветов. И ахнули люди - выросли вмиг ровно столько чудесных цветов, как и искренно любящих. Голубой лилии было всё равно, взаимная любовь или нет - ей главное, чтоб любили искренно. Разобрали любящие цветы и побежали к любимым, чтоб обрадовать их. А на стебле новые цветы выросли. Их срывали жадные - и они засыхали в их руках. Однако же новые вырастали цветы - ждали тех, кто способен любить. И впредь ждать будут.
А что Лиса? Так она побежала со своим цветком к Соколу. Вырастила чудесную лилию перед его домом. И села у двери, поджидать, когда её любимый вернётся. Он придя, первым делом на белые цветы взглянул - их ещё несколько часов назад не было. Подошёл к лилии. Обхватил один из изящных цветов пальцами, наклонил. И стала живая белая лилия будто из камня полупрозрачного, голубого. И хотя любил он только белые лилии, эта до того хороша была, что он залюбовался.
- Я у Мирионы её для тебя вымолила, - сказала тихо девушка.
И впервые посмотрел мужчина на неё долго. И даже поблагодарил. Умел, оказывается, и он спасибо говорить!
- Я спою для тебя? - она спросила.
- Спой, так уж и быть, выслушаю.
И запела Лиса так, как никогда прежде не пела. Кто рядом был и услышал её, говорили после, что это была самая прекрасная в их жизни песня. Песня для любимого, она всегда самая красивая. Такую песню за деньги купить невозможно, точно так же как нельзя купить настоящую любовь.
Заулыбался вождь, её слушая.
- Сыграть мне для тебя?
- Сыграй.
Дал охранник дома Сокола Лисе дудочку. И заиграла она лучше чем до этого. И было это самое прекрасное, что собравшиеся когда-либо слушали.
- Станцевать тебе?
- Станцуй, пожалуйста, - ему стало интересно, как же она станцует, если будет танцевать именно ему.
Надо ли говорить, что этот танец Лисы превзошёл все её прежние танцы?
И улыбалась она, танцуя, видя, что он с восхищением наблюдает за ней. И от улыбки похорошела пуще прежнего.
Потом она тихо спросила вождя:
- Понравилась ли я тебе?
- Очень понравилась, - ответил мужчина честно.
Да любому бы понравилось, если б услышал и увидел мастерицу в тот час!
- И, возможно, полюбить бы я тебя смог... - добавил вождь задумчиво.
У влюблённой девушки аж глаза засияли от радости.
- Да только зеленоглазая ты и рыжая... Мне вот светловолосые и голубоглазые как-то больше по душе... Вот если б ты была такой - я б только на тебя смотрел. Стала бы ты моей женой единственной и любимой, а я - счастливейшим бы мужчиной в мире.
- Я могу волосы перекрасить - они светлые будут, - торопливо сказала Лиса, - И кожу осветлить могу, и веснушки убрать...
А про то, что это её здоровью вредить будет, а при долгом использовании - убьёт её, Лиса смолчала. Она готова была убить себя ядовитой травой за несколько дней, недель иль месяцев его любви.
- А глаза? - взволнованно спросил мужчина.
- А их перекрасить не смогу. Уж какие от рождения даны...
Помолчав, заметил Сокол с сомнением:
- Мне-то больше голубоглазые по нраву...
- Ну, а время-то может твои пристрастия изменить? А мои умения?
- Да вряд ли...
Заплакав, убежала Лиса прочь. Как ей больно было и горько - слов не хватит передать.
Стала жить она в лесу, выяснять иные тайны растений. И мир поддался ей, проникнувшись её мольбами, открыл больше, чем другим. Что-то такое узнала она, что знали прежде люди Первого народа. Нет, не всё, а только осколок прежних знаний, но был он больше, чем у иных нынешних людей.
Научилась она лечить лучше прежнего - спасать тех, кто уж у Грани был и даже тех, кто на Грани. И ещё больше похорошела. И цвет волос научилась менять без вреда себе, и веснушки убирать без вреда. И кожу делать нежной. И многим иным хитростям научилась. Только ей всё хотелось узнать, как глаза сделать голубыми, чтоб Сокол её полюбил.
Питалась она только растительным. И помогала всем больным и тем, кто за них просить приходил. И зверьё лечила при необходимости. Оттого-то крепкое здоровье получила в дар, особую выносливость - ей уж и зима не страшна была.
Прошло двадцать лет - она всё ещё жила в лесу, думая о любимом и об изменении цвета глаз. И как ни странно, не изменилась она внешне: вот как было ей двадцать два, когда она получила чудесную лилию в дар, вот столько ей внешне оставалось. Да и тело у неё как у двадцатилетней было. Люди Первого народа не старели. Видимо, она поняла какой-то осколок их тайны.
А что Сокол? А вождь прожил так же беспутно года два или три. Всё-то он мечтал о совершенстве, с умениями Лисы и при том с голубыми глазами. А чудесная лилия цвела у его дома круглый год. Ни холод ей был не страшен, ни жара.
И то ли два года спустя, а то ли через три как он сей дар получил... В общем, растаяло его сердце и впервые появилась в нём любовь. И стало ему уже без разницы, рыжая ли любимая или светловолосая, голубоглазая или зеленоглазая. И отправился он в лес - уже не молодой и не такой красивый как раньше. Да и чего скрывать: драки, обжорство и разврат оставили свои следы и на его теле, и на его здоровье, и на лице. Пришёл вождь в лес, пошёл по приметам, что сказали люди ему. Но не нашёл он Лисы. И в другие разы приходил - не мог найти - она всё где-то в иных местах ходила. А люди, которые из-за несчастья к ней шли, те находили её. А может, это Мириона нарочно её уводила от Сокола? Чтоб он сделал что-нибудь для любимой. А то капризный какой: то не люблю, ну её, Лису эту, то люблю, значит, выходи, Лиса ко мне!
Он то дома её ждал, то у леса бродил, то в лес заходил. Да только иными тропами ходил, далеко от Лисы. А чуда у мира для своей любимой не просил. А ежели б и додумался, то уж жизнью б своей заплатить не согласился. Мириона хотела бы ему шанс дать - ради Лисы, обращалась к вождю. Да только не слушал он её голос.
Лет десять Сокол о Лисе мечтал, а потом рукой махнул на неё да и женился на другой, кареглазой. На голубоглазых-то ему уж и смотреть было противно. Как бы красивы они не были, а всё ему напоминали, как он из-за своих дурацких прихотей Лису потерял. Зеленоглазые ему о Лисе влюблённой напоминали - и совесть его покусывала, и грусть обнимала.
А пока он наследниками обзаводился, появилась в мире новая магия. Первую, значит, драконы до того изобрели. Или открыли? А эту вот - Лиса.
И придумала она первые иллюзии. Теперь уж могла сделать так, чтоб зелёные глаза выглядели как голубые. Вернулась в родные края. И узнала, что Сокол уже женился. На кареглазой. А она, дура, так старалась, чтоб изменить свой природный цвет глаз!
В тот же день завяли два куста голубых лилий: самый первый и тот, который она вырастила для вождя. А Лиса скрылась в глубь того леса. Она и прежде, с того дня, как появились чудесные цветы, уже не пела, не танцевала и не играла ни на чём. Всё об изменении глаз думала. А теперь ей и не хотелось. И мало кто из страдающих её мог отыскать. Наверное, только те, кому сама Мириона помогала найти. Сама-то Лиса уже никого спасать не хотела. Но если уж кто добрался до неё, помогала, чем могла.
Думаю, вы можете понять, как досадовала и как печалилась несчастная. И уж сообразили наверняка, что в один из дней любовь её сердце покинула. Так любой даже самый жаркий и большой костёр тухнет, когда в нём не остаётся дров. А она лишилась всего, чего имела: мечты, веры, надежды. Да ещё и саму себя ненавидела за глупость.
Но годы шли, а она не старела. Так и была внешне как двадцати двух летняя. И красива была, но уж не той яркой и тёплой красотой солнца, какой согревала прежде души. Теперь девушка стала так же прекрасна как снег. Снежинки очень изящны и имеют своеобразный узор. Если их мало - они растают. Если много - обдадут холодом. Так и Лиса.
И передавали видевшие её, что она прекрасна. Но грустили те, которые когда-то видели её наряды и танцы, слышали её музыку и пение. Такая красота замолчала! А уж если у певца, музыканта, танцора или мастера больше нет желания творить, то даже если и удастся его подкупить или заставить, уже прежней красоты от него не дождёшься. Просто самое лучше, самое красивое - это то, что идёт от души. А всего лучше, что от влюблённой души или любящей.
В один из дней, тусклых, мрачных, пришёл к нашей Лисе один из драконов. Рассказал о своём народе да о его могуществе. И стать её его женой попросил.
- Наши дети всё могущество моего народа возьмут да и тебе самой часть перепадёт, - сказал ей, - Всё, о чём больше всего мечтают, отдам я тебе: очень долгую молодость, могущество. Если богатства захочешь, власти в каком-то народе - получишь их с лёгкостью. А хочешь - так и власть над всем миром забирай. Нам это уже не интересно - мы все уже с властью вдосталь наигрались. А захочешь - мучительнейшим из мучительных путей уйдёт к предкам человек, разбившей твоё сердце. Всё могу дать я тебе. Лишь только одну кроху дать не смогу - любовь. Народ мой отказался от неё, взял взамен долгую жизнь, длинную молодость да всемогущество. Любовь к нам всё же приходит. Так, изредка да не ко всем. Да нам и без неё хорошо.
Нахмурила Лиса светлые брови, зажёгся огонь презрения в зелёных её глазах и как пламя загорелись её рыжие волосы - она уже не скрывала своей настоящей внешности.
- Это что ж за всемогущество, - спрашивает девушка дракона, - Если любовь к вам с такой неохотой да изредка захаживает?
- А ты после всего случившегося всё ещё любить хочешь? - усмехнулся мужчина.
Был он статен, здоров, красив. И на лицо ему около двадцати трёх лет. Хотя он уже третий век дни коротал, тешась со своим могуществом, с магией со своей драконьей. Мало ему своего могущества, он и Лисы дары в свой род забрать захотел. Впрочем, она и внешне ему мила была. И не только для себя он такую красивую жену хотел, но и для детей, чтоб и роду его такая красота пошла. И уверен он был, что пойдёт Лиса за ним, станет его женой.
- Нет, не хочу я любить того, кто меня не полюбит. Уже налюбилась. Хватит мне. А за нелюбимого замуж не пойду, - и улыбнулась девушка дерзко.
- Так и будешь в лесу этом жизнь коротать? - рассмеялся мужчина, - И не жаль тебе себя губить, красоту свою?
- А назло всем людям да твоему народу буду жить одна! Пусть не достанется моя красота никому!
Он ушёл смеясь. Правда, бросил через плечо:
- Ну коли передумаешь - разыщи меня. Мне особенная жена нужна, вроде тебя.
Как вы догадались - не искала его Лиса. Жила в своём лесу, не пела, не танцевала да не делала себе музыкальных инструментов.
Так прошло века два-три. Надоело Лисе быть одной. А к людям идти не хотела - зла она была на людей. Да на дракона самодовольного самоуверенного.
Раз как-то прибежал к девушке - она всё так же лицом юна была - сильный волчонок. Мол, от вождя его стаи посланье передаёт. Нашли волки в лесу человеческого детёныша да не знают как им поступить. С одной стороны, стая голодная, с другой их старшая сестра, Лиса то есть, в прошлый раз сердилась, когда они на людей напали. Испепелила прежнего вожака гневным своим взглядом. Но тогда ясно, тогда человеческая самка молодая была да степенный самец. И они роду человеческому могли бы много славных детёнышей дать. Да и дали наверное - вырвала ж их Лиса от волчьей стаи. Да, потрепали их волки, но они ж не знали, что старшая сестра так разозлится. Сомненья добавляли и сороки-вертихвостки. Они трещали с высоких сосен, трещали без умолку. Мол, ещё несколько волчьих стай да с десяток медведей и парочка глупых кабанов тоже на людей напали, вызвал гнев Лисы, но только пепел никому ничего не расскажет. И пускай себе эти сороки трещали бы, волкам на их мнение начихать да только помнил вожак волчьей стаи жар лестного пожара, который только Лиса смогла остановить.
- Не трогайте его, - велела девушка, - Где-нибудь его мать ждёт. Не стоит доводить женщину до слёз.
Волчонок возмущённо фыркнул. Мол, для рода нужны здоровые детёныши. Вспыхнул огненный шар на руке у магички - и волк трусливо опустил голову, поджал хвост. Мол, ладно, будь по-твоему. Только ты его забери, чтоб он нам глаза не мозолил.
И повёл её к тому ребёнку.
Человеческий детёныш был и не детёныш вовсе, а паренёк лет пятнадцати-шестнадцати. Он лежал в забытьи, волки лежали вокруг него, ожидая ответа старшей сестры. Да на сосне трещали, рассуждая о решении Лисы, сороки. А где-то поодаль трещали кусты - то два взрослых медведя делили дары малинника. По принципу "кто успел - тот и съел". Хотя у них, в лесу-то, возможно это не принцип вовсе, а одно из главнейших жизненных правил.
Щёлкнула девушка пальцами - и исчезла вместе с пареньком, переместилась к себе домой. Оставила его на своей постели, а сама за лечебными травами отправилась.
Очнулся он и всё не мог понять, то ли кусты растут кругом, то ли это кто-то ветви ивы переплёл, воткнул в землю, а они и проросли. Ложе его тоже из ветвей, только без веток. Да на плетёном изголовье сидит и поёт смелый соловей. Вместо простыни и матраса на чудной постели сухие душистые травы. Кто-то заботливо укрыл паренька то ли одеялом, то ли покрывалом из разноцветной шерсти. Шерсть та серая, белая, чёрная, рыжая, коричневая. Ну, обычная, звериная, не крашенная. Сплетена или соткана. И вроде узор совсем простой да сквозит за простотой необыкновенное изящество. Из мебели в странном круглом доме: ложе, плетённый шкаф, плетёный стол, плетённое кресло. На столе на больших листьях разложены орехи прошлогодние, малина свежая, душистая, да плошка какая-то с водой. Проворчал живот паренька, мол, поесть следует. Да только мужественно дождался голодный гость появления хозяина. Точнее, хозяйки. Симпатичной. Рыжеволосой. Веснушчатой. По лицу её не скажешь, что она намного старше его, но что-то затаилось в её зелёных глазах не молодое, мудрое, горькое.
Подошла красавица к пареньку коснулась его лба нежною ладонью:
- Ещё два дня тебе отвары пить надобно, а потом ступай на все четыре стороны.
И совсем не ожидала она подобного ответа:
- А известна ли тебе история о Небесном камне?
- А на что она мне?
Но парнишка не смолчал, рассказал торопливо, хмуря тонкие брови:
- Решил как-то Творец помочь людям. Взял кусочек неба, серого, мрачного, да положил возле дороги. Стал кусочек тот Небесным камнем, способным счастье обладателю приносить. Но был он серенький, мелкий, невзрачный. Да и затерялся среди придорожных камней. День за днём проходил, неделя за неделей, месяц за месяцем весна за весной, век за веком - всё лежал тот камень у дороги. И ходили мимо него люди, и счастливые, и несчастливые, и мечтавшие обрести своё счастье и давно переставшие о нём мечтать. Если б взял кто Небесный камень - отведал бы счастья. Но только люди не обращали на него особого внимания. И грустил Творец, что не пригодился людям его дар, что желают они счастья да не понимают, где оно. Сколько веков прошло - одному творцу известно. Шли как-то по дороге мужик-дурак и мальчишка. Взял дурак Небесный камень да и говорит: "Вот этот приносит счастье". Удивился ребёнок: "Да какое ж счастье от него? Мало того, что не драгоценный он, так ещё и не блестит! Серенький какой-то, невзрачный" - "Да просто так он счастье приносит, - мужик отвечает, - Он такой же серый и печальный как сегодняшнее небо. Может, это осколок неба упал на землю и обернулся камнем". Усмехнулся мальчишка: "Ну и дурак же ты!" - говорит он дураку. А тот рассмеялся в ответ: "Да разве ж те, драгоценные, способны приносить счастье?" - "А как же, могут!" - "Вот и я когда-то думал, как и ты. Добыл себе много драгоценных камней - а не принесли они мне счастья. Тогда я выбросил все эти камни на дорогу да пошёл бродить по миру" - "Ну и дурак же ты!" - крикнул мальчишка сердито. Усмехнулся мужик: "Вот с той поры меня дураком и зовут. Ну, ты если хочешь, ступай и добывай себе драгоценные камни, а я этот себе возьму" - "Да он же не нужен никому! - вскричал ребёнок потрясённо, - К чему он тебе?" - "А он прекрасен как это небо. Мне только видеть небо - и я счастлив. Но не могу же я вечно голову к небу поднимать - споткнусь." И разошлись дурак да ребёнок. Первый унёс с собой кусочек неба и счастье, а второй всю жизнь добывал драгоценные камни. Да так и ушёл, не насладившись счастьем.
- Ты это к чему рассказал? - нахмурилась Лиса.
Парнишка улыбнулся добродушно:
- Да подумал, что и в этой лесной глуши пропадает свой Небесный камень.
Был он худ, слаб, не высокого роста. Одежда его уже давно угрожала, что готова рассыпаться от старости. Чёрные волосы стянуты обрывком грязной верёвки, чтоб в глаза не лезли. Да явно отхвачены кое-как кинжалом: часть прядей торчала над ушами, часть прикрывала уши, часть доставала да плеч. И тощая прядка спускалась до лопаток. Лицо смуглое, ничем не примечательное. Да сияли на нём светло-серые глаза, сияли каким-то особым светом.
- Да ладно тебе смеяться-то! - девица проворчала, - Я рыжая, зелёноглазая да конопатая.
- Но у тебя руки очень нежные, ласковые, - улыбнулся паренёк, - Я бы с удовольствием держался за такие руки всю свою жизнь.
- А лицо, что ли хуже? - обиделась Лиса, - И стан не красив?
Нет, ей конечно, начихать на мнение этого заморыша, но уж как-то досадно, что он только на руки её внимание обратил.
- А видал я девушек лицом и станом покрасивей тебя, - отвечал смело незваный гость, - Да только холодны они как лёд, а руки их отдают холодом снега, который никогда не растает. Что толку в холодной красоте?
Нахмурилась девица:
- Были лёд и снег когда-то тёплой и нежной водой.
- Вот я и говорю: пропадает в этом лесу Небесный камень, незамеченный людьми.
- А кто ты, мальчик, вообще такой? Уж слишком у тебя язык хорошо привешен.
Усмехнулся паренёк - и заиграли искринки в его светлых и добрых глазах:
- А я уж и сам не помню, кто я такой да откуда. Разлучила меня жизнь с семьёй, может и Грань разлучила. Всё, что я умею: вырезать всякую мелочь из дерева. Да петь люблю. Кому хочу петь, тому и пою. Добрые люди и дают мне за песни еду, а какую-то и сам добываю.
Как же звать тебя? - Лиса спросила.
Не больно-то ей и интересно было имя его, просто речь его лилась как ручей, весело, свободно, певуче. Завораживали её лесные ручьи свой неприметной робкой красой.
- Да я так много брожу по свету один, что и забыл уже, как меня звать. Не хорошо то по отношению к родителям, имя давшим, но память моя молчит, имя моё настоящее не говорит.
- А как люди зовут тебя?
- Да певцом зовут, порой сказителем называют. И ещё одно имя мне дают, ну да не мне судить, заслуживаю ли я его, - и добрая улыбка скользнула по его тонким губам.
- Сам-то себя как зовёшь?
- Просто Верен.
- Чему же ты верен? - фыркнула девушка.
- А своей душе. Что чувствую, то говорю. Кому хочу петь, пою. Хочу молчать - молчу. Не люблю славу - и прохожу между разных народов, имени своего не называя, безымянный, неизвестный. Не люблю рукотворных домов. По мне тот, что Творец сотворил, самый прекрасный. И весь мир для меня дом. Весь мне принадлежит и всем другим одновременно. Ценю только то, что душе моей по нраву.
- Наверное, люди зовут тебя дураком! - засмеялась Лиса.
- Зато я ищу свой Небесный камень, - сказал он и вдруг улыбнулся как-то странно, тепло.
Остался Верен у Лисы на два дня. Мастер он был всякие истории рассказывать да песни петь. И из дерева вещи вырезал ладные, дивным узором их украшал. Был тот узор прост. Всё какая-то растительность: ветки, деревца, листочки, цветочки, но было в его узорах необыкновенная какая-то красота.
- Я поняла, какое третье твоё имя, Верен, - заметила Лиса в полдень третьего дня.
- И какое же? - паренёк поднос из дерева вырезал, уходить не спешил.
- Люди зовут тебя Мастером.
- То не мне решать, а людям, - улыбнулся Верен.
Помолчали они немного. Почему-то с волнением наблюдал Лиса, как ведут его ловкие руки узор листьев по краю подноса. Он сказал, что делает ей подарок утром второго дня. До сих пор делал. А потом Верен уйдёт. И ей будет скучно одной, без его занимательных историй, простых, но жизнеутверждающих песен.
- Ты мог бы... - волнуясь спросила девушка, и голос дрожал её, - Ты мог бы остаться?
Усмехнулся парнишка:
- А я и не собирался уходить. Я нашёл свой Небесный камень.
- Ах ты!.. - вскричала Лиса сердито.
И ушла из дому, не желая с ним разговаривать. Нахал! Решил, что может вот так, по своей воле, остаться!
На закате едва не плача вернулась. Боялась, что он уже ушёл. Навсегда.
Верен вырезал из дерева какую-то необыкновенно красивую шкатулку. Заслышав её шаги, оторвался от поделки:
- Я ещё с подарком тебе не закончил.
Да так он и остался, превращать каждый её день в подарок. Солнце засияло в тёмной непроглядной жизни Лисы, да и в душе её постепенно загоралось такое же солнце, оттаивала её душа.
И года через четыре впервые за долгое время запела ему Лиса. Необыкновенно красиво, так как даже Соколу не пела. И станцевала для Верена, и сыграла дивно на его дудочке.
Он так и не вырос особенно-то. Низкий был, тощий, нескладный. Но Верен был настоящим мастером - во всём, чего ни начинал. А ещё он стал для неё солнцем.
В тот день, когда она впервые запела, попросила его Лиса остаться с ней навсегда. А Верен, смеясь, ответил, что и не думал уходить.
В тот день, когда запела Лиса, выросла около её дома голубая лилия.
В тот день, когда запела Лиса, зародился новый род в Мирионе. Были все они очень умелые в пении, в шитье, в музыке, в танце и прочих искусствах. Они понимали о мире, о растениях больше, чем простые народы, но тогда ещё не отделяли себя от людей. Они питались растительной пищей, могли говорить с разными зверями, птицами да и с самим миром. Они были необыкновенно здоровы и красивы. Они владели второй магией. Отличной от драконьей. Эта магия поддерживала молодость и жизнь основателей, Верена и Лисы. Два с половиной века после их встречи. А потом Верен быстро постарел и переступил Грань. В тот год угасла жизнелюбивая Лиса, прежде озарявшая всю семью каким-то особым душевным светом. Ушла она в тусклый серый день. И на вид ей так и было двадцать два года.
Семья её жила в том лесу. Порой кто-то из них выходил к людям: за женихом или невестой. Народы, жившие вокруг их леса, знали о странной и дружной семье, где все красивы на вид да и в разных искусствах мастера. И более того, они постоянно совершенствуются. А ещё иногда творят чудеса, если захотят.
Но не стало Верена - и постепенно забыл его род о том, что в искусство нужно вкладывать что-то от души, тогда красота выйдет живая. А просто стали заниматься искусством ради искусства. Красота-то выходила, да какая-то не живая. Но обычные люди редко это замечали. Не всё то золото, что блестит, как говорится. Да только люди предпочитают блестящее...
Не стало Лисы - и постепенно из её семьи ушли душевное тепло и былое дружелюбие, стремление радовать людей своим искусством.
Прошло несколько веков - и превратился род Верена и Лисы в отдельный народ. Они стали звать себя эльфийским народом. Им было более чем другим известно о растениях, они внешне красивы, здоровы и славятся как непревзойдённые мастера. Они живут по два-три века и очень долго остаются молодыми, как и драконы. Они владеют особой магией. Они загордились в конце-концов. Стали ценить мастерство, совершенство, искусство и почти перестали ценить любовь. Та стала приходить к ним реже.
А что же голубая лилия? Сначала она разводилась меж потомков Верена и Лисы, меж обычных людей. Да, владельцы её переступали Грань, но до того кто-нибудь успевал отщипнуть хотя бы один бутон и посадить. Вот только и большинство людей перестали ценить любовь. Долго держалась необыкновенная лилия, а потом вся завяла. Узнав об этом, заплакала маленькая эльфийка. Заплакала и сказала:
- Как жаль! Голубая лилия могла бы расти у нас. Мы сохраняли бы её для тех из нас, кто сможет искренно любить. И для тех из людей, кто услышав легенду о голубой лилии, решил бы принести её для того, кого любит. Мы бы точно дали ему один бутон - и в мире стало бы больше на один куст голубой лилии!
На том месте, куда капали её слёзы, вырос новый кустик голубой лилии. Когда девчонка та выросла и влюбилась, лилия зацвела. И развелась в том лесу. Да только люди, хоть и слыхали легенду о чудесном цветке, не спешили идти к её хозяевам, просить хотя бы один бутон.
День проходит за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем, век за веком. Голубая лилия всё ещё держится, всё ещё цветёт в Эльфийском лесу в память о Лисе, о Верене. Как будто мир всё ещё надеется, что люди и эльфы поймут ценность любви. Может, кто-то из нас и понимает. Всё ещё цветёт голубая лилия. И может, эльфы бы дали влюблённому смельчаку или влюблённой девчонке бутон. Да, всё ещё цветёт голубая лилия, но люди не спешат искать дорогу к ней...

Я скажу нашим детям

Я скажу нашим детям:

-... Ибо оборотни только притворяются людьми. На самом же деле - это чудовищные, мерзкие, кровожадные твари. И упаси вас боги от встречи с кем-то из них!
Старик сложил фигу - заступницу от дурного глаза, проклятия и разной нечисти. Дети повторили этот древний и священный жест. Веснушчатый мальчишка ляпнул:
- И драконы могут принимать человеческий облик. А ещё летать. Интересно, каково это?
Дед схватил его за ухо:
- И думать не смей о такой гадости!
В это время, на другом конце деревни, из покосившейся избы выскочила девица лет семнадцати. Бледная, будто встретила оборотня в настоящем облике. И побежала в лес. Мать было кинулась за ней да остановилась. Сосед богат, посватался его старший сын, наследник. А дочка... да что дочка? Стерпится слюбится. Та бежала до тех пор, пока не споткнулась о корень древнего дуба и растянулась на земле. Из ворота выскочил овальный янтарный кулон. Она нашла его в лесу, под под листом земляники. Он был виден только с её любимого местечка. Как будто кто-то нарочно припрятал его для неё. Как же её дома ругали! Мол, какой-то лесной дух его оставил, а кто знает, чего у лесных духов на уме?
- Ты посмотри-ка, кто тут есть! - хрипло произнесли рядом.
Девушка вскочила. Двое странников смотрели на неё тяжёлыми взглядами. До дома далеко. Тут никто не заступится. Разве что добежать до обрыва и прыгнуть в реку, туда, где бьют холодные ключи, туда, где стремительное течение.
Вдруг похоть в глазах чужеземцев сменилась ужасом. Истошно закричав, они бросились прочь. Невеста обернулась. В паре шагов от неё стоял стройный парень лет девятнадцати. Тщательно выбритый, просто одетый. Тёмные волосы собраны в хвост у шеи, миндалевидный разрез глаз, видимо, кто-то из его предков был с юга. Он не достал меча, дружелюбно улыбался. Так отчего чужеземцы бежали от него, как от злого духа?
Парень задумчиво взглянул на что-то у неё на груди. Вспыхнув, она опустила взгляд. И поняла, что его заинтересовал кулон.
- Значит, ты его до сих пор носишь... - с улыбкой прошептал он.
- Так это ты его мне подложил? Почему?
- Хотел тебе что-то подарить за спасение моей жизни.
- Да я тебя в первый раз вижу! Какое уж тут спасение?
Почему-то её ответ его обрадовал.
- Давай немного погуляем по лесу и поговорим, - предложил странный незнакомец. - Потом я провожу тебя до дома.
- Хоть на край света, только не туда!
- Может, ты пойдёшь со мной? Станешь моей женой? - в глазах болотного цвета вспыхнула надежда.
- Я тебя не знаю.
- Может, ты узнаешь меня получше и я тебе понравлюсь?
- Ну... давай, поговорим.
Незнакомец не распускал руки, никаких злых намерений не выказывал. К тому же было нечто притягательное в его облике. Пожалуй, так являются только злые духи, чтоб устроить какую-нибудь пакость. Ей стало страшно. Вот только представить себя в объятьях ненавистного жениха было ещё страшней. Они пошли, начали разговаривать. Сначала Хран шёл далеко от Званы, потом постепенно начал подходить ближе. Вот уже между ними было не более двух шагов. Более он не приближался.
К вечеру они болтали как старые друзья. Его присутствие перестало её пугать. Она уже боялась окончания прогулки, окончания беседы. В её сердце поселилось что-то новое, тёплое, радостное. Когда парень вновь предложил ей пойти с ним, стать его женой, девушка робко согласилась. Она б пошла куда угодно, лишь бы рядом с ней был он. Парень взял её за руку, нежно сжал тонкие пальцы.
Стемнело. Они продолжали идти неизвестно куда. Вот Звана споткнулась. Упала б, не подхвати её Хран.
- Ты устала. Приляг, отдохни.
Вот сейчас его глаза засияют алым или зелёным светом, ровные белые зубы превратятся в клыки, лицо - в уродливую морду. Или руки запустит под подол.
Однако ничего не случилось. Парень отошёл на несколько шагов и пообещал всю ночь охранять её сон. Сначала испуганная невеста всего лишь присела, готовясь сразу вскочить. Спустя долгое время, чуть успокоившись, прилегла. Сон тотчас утянул её в какую-то пропасть.
Разбудил девушку чей-то рык. Дрогнувшая рука зацепила чью-то мохнатую лапу. Сейчас съедят! Однако зверь куда-то убежал, вцепился в кого-то. Какое-то время слышалось рычынье, взвизгивания, потом стало тихо. И вдруг рядом с ней послышался усталый голос Храна:
- Не волнуйся, они не вернутся.
А кто стоял у её руки и рычал? Не он ли, приняв какой-то противный облик? Спросить его девушка не решилась. Пролежала какое-то время и снова уснула, безразличная к дальнейшей судьбе. Что к лютому зверю в лапы, что к злому духу. Замуж за прежнего жениха ей ни капельки не хотелось.
На заре она проснулась, приподнялась на локте. Парень сидел под дубом и деловито вылизывал рану на руке. Вся его одежда была порвана, пропитана кровью из многочисленных ран. В глазах было что-то нечеловеческое. Словно почувствовав, что на него смотрят, он поднял голову. Встретился с испуганным взглядом невесты. И сильно смутился. Пожалуй, злые духи так смущаться не способны. Да кто ж это такой?!
Девушка проворно вскочила. Куда бежать? И убежит ли?
- Теперь ты предпочтёшь его, а не меня, - печально произнёс Хран. - Что ж, сам вино-ват. Ты только в омут не бросайся.
- А ты... расстроишься, если я утоплюсь?
- Люди найдут два тела вместо одного, - ответил он так серьёзно, что нельзя было ему не поверить. - С тех пор, как ты спасла мне жизнь, для меня стало два солнца.
- Я не спасала тебя! Только вчера впервые...
Мгновение - и человеческие глаза превратились в звериные. Хотя осталось в них что-то человеческое, похожее на благодарность и нежность. Так когда-то смотрел на неё волчонок, вытащенный из ловушки. Он был такой жалкий, слабый. Поджимал под себя повреждённую лапу...
- Оборотень? - догадалась девушка.
Парень кивнул, опустил голову, плечи.
- Значит, ты не утопишься вслед за мной.
- Утоплюсь! - Хран вскинул голову. Глаза, снова ставшие человеческими, сердито блеснули. - Если исчезнет моё второе солнце, первое никогда не осветит мой жизненный путь. Ты можешь считать меня сумасшедшим. Пожалуй, я и есть сумасшедший: мне наплевать, что ты человек.
Страх и отвращение к нему сменились удивлением, позже восхищением.
Оборотень насторожился, прислушался. Помрачнел.
- Вдалеке лают собаки: тебя начали искать.
Звана колебалась недолго. Решившись, протянула ему руку:
- Давай попробуем убежать.
Никто никогда не смотрел на неё так счастливо. Ничьё прикосновение не было так приятно, как его. В какой-то миг ей стало всё равно, кто он. Убежать с ним. Хоть на край света. Или погибнуть вместе с ним.
Они бежали несколько часов. Неожиданно Хран крепко сжал ладонь невесты:
- Нас окружают.
- Пока ещё есть надежда нельзя останавливаться.
- Мы не остановимся.
Спустя сотню шагов парень добавил:
- Когда нас настигнут, ври, будто я тебя похитил. Можешь рассказать им, кто я.
- Тебя убьют!
- Зато тебя отпустят.
- Ни за что!
- Ты...
- Замолчи! Разговор нам только мешает!
- Хоть в последний час послушать твой голос...
- Дурак!
- И пусть.
- Если сдашься - я тебя возненавижу.
Оборотень испугался и замолчал.
Вот уже лай собак и голоса преследователей стали слышны и ей. Беглецы устали, но упорно продолжали бег.
Их загнали на холм. Бывший жених гневно указал остриём кола на Храна, выхватившего меч:
- Вот чью побрякушку ты прятала у груди! А я, наивный, любил тебя!
- Ты сделал мою жизнь невыносимой! - крикнула Звана. - Ты причинил мне больше обид, чем все остальные!
- Я? - оскорбился сын богача. - Да я всегда был с тобой ласков.
- Ласков? - одновременно выдохнули и беглянка, и несколько её соседей.
- По крайней мере, вёл себя с тобою, как следовало! - огрызнулся брошенный жених.
- От такого и я б сбежала! - проворчала полная круглолицая жена кузнеца.
- Заткнитесь! - парень топнул ногой. - Вспомните, что мы нашли неподалёку от реки умирающих волков! И были они не мечом порезаны, а клыками истерзаны! А у этого негодяя всё тело изранено, кровь на одежде спеклась. Небось, он с ними дрался, он их своими клыками рвал!
- Глядите: к его боку прилип клок волчьей шерсти! - проорал курносый подросток.
И ткнул пальцем на злополучную шерсть.
Кража невесты ничто с обнаружением оборотня.
- А вдруг он её?.. - предположил староста.
- Значит, первенец у неё будет в шерсти, - съязвил кто-то.
- Убьём обоих! - предложил отец беглянки.
Та побледнела, пошатнулась, поняв, что даже родственники не вступятся за неё.
Люди медленно сжимали кольцо. Хран подумал: "От моего меча она умрёт легко". Скорее всего, сам зарезаться не успеет, попадётся им. Смерть его будет ужасной. А Звана мечтала о сильных крыльях, которые помогли бы ей унести его отсюда. Она бы и злым духом стала за крылья.
Склон холма вдруг скользнул вниз. Люди, вооружённые вилами, кольями и копьями шарахнулись назад. Оборотень растерянно смотрел на неё снизу вверх. Недоумевая, она повернула голову - человек от такого свернул бы себе шею - и увидела рядом дракона. Его чешуя отливала медью. Когти были более впечатляющими, чем мечи воинов с юга. Дракон очень кстати опустился рядом с ними. Вот только отчего он решил их спасти? Запоздало сообразила: сама обернулась в дракона. Изумлённо выдохнула:
- Ой, мамочки!
Получилось громко и хрипло. Человек шесть потеряли сознание.
- Вот возьму и огнём плюну! - неуверенно пообещала Звана.
Развернула крылья, взмахнула ими. Приподняться сумела с десятой попытки. Обрадо-валась, осторожно подхватила Храна - его меч скользнул по чешуйчатому пальцу, но не проткнул - и рванулась вверх. Люди бросились прятаться - никак плюнет огненной струёй - новоявленная драконка быстро полетела прочь.
В первый час полёта и у неё, и у оборотня то и дело появлялось опасение, что они сейчас шлёпнутся вниз. Пару раз, когда на их пути попадались горы, оба с паникой думали: "Сейчас расшибёмся". Незадолго до склонов Звана успевала подняться или рвануться вбок. Ко второму часу беглецы успокоились. К третьему начали ощущать удовольствие от полёта и любоваться пейзажами. Потом драконка выбилась из сил и опустилась на каком-то лугу. Простонала:
- И что, мне теперь всегда такой оставаться?
Оборотень рассказал, как сам меняет облик. О, чудо, оказалось, драконы меняют облик точно так же!
Солнце замерло посередине небосвода. Парень с девушкой сидели плечом к плечу на лугу. Отдыхали перед тем, как начать поиск пищи.
- Похоже, что кровь дракона смешалась с человеческой очень давно, - задумчиво про-изнесла Звана. - Странно, драконы недолюбливают и людей, и оборотней... - и встревоженно спросила: - А оборотни драконов?
- Не то чтобы ненавидят... не все ли равно?
- Нам всё равно.
Чуть позже парень добавил:
- Наверное, несколько веков назад кто-то из драконов влюбился в человека, - осторожно убрал с её щеки прядь светлых волос. - Может, даже остался с ним...
Девушка опустила голову ему на плечо и тихо сказала:
- Я скажу нашим детям, чтобы они без причины не ссорились с представителями других народов, не ругали их. Кто знает, сколько раз до нас смешивалась кровь разных народов с кровью нашего рода?..

[Блэр]

Прочитала Я скажу нашим детям))) Необычно и интересно))) На одном дыхании весь рассказ! Молодец, Ленок! Очень понравилось